самим высказыванием, но отнюдь не тому, которому высказывание принадлежит.

Коррелят не может присутствовать, а равно и отсутствовать «напротив» высказывание (как бы лицом к лицу) — подобно тому, как пропозиции соотнесена с референтом (или его отсутствием), а имя собственное обозначает индивидуума (или никого). Скорее, высказывание связано с Преференциальным», которое конституируется не «вещами», «фактами», «реалиями» или «существами», но законами возможности, правилами существования для объектов, которые оказываются названными, обозначенными или описанными, для отношений, которые оказываются утверждаемыми или отрицаемыми. Референциальное высказывание формирует место, условие, поле появления, инстанцию различения индивидуумов или объектов, состояний вещей и отношений, приведенных в действие самим высказыванием; оно определяет возможности появления и разграничения того, что придает ему смысл, а пропозиции — ценность истины. Именно эта совокупность характеризует уровень высказывания для формулировки в противоположность ее грамматическому и логическому уровням: посредством отношения с различными областями возможности высказывание создает синтагму или ряд символов, фразу, которой можно или нельзя придать смысл, пропозицию, которая может получить или не получить значение истины.

Во всяком случае, очевидно, что описание уровня высказывания невозможно ни с помощью формального анализа, ни посредством семантических исследований, ни с помощью проверок, но лишь путем анализа отношений между высказыванием и пространствами различения, в которых оно выявляет различия.

в) Помимо всего прочего, высказывание отличается от любой последовательности лингвистических элементов тем, что оно поддерживает определенное отношение с субъектом, — отношение, природу которого необходимо уточнить и которое нужно обособить от отношений, обычно с ним смешиваемых.

В самом деде, нельзя сводить субъект высказывания к грамматическим элементам первого лица, представленным внутри данной фразы. Прежде всего, это связано с тем, что субъект высказывания не находится внутри лингвистической синтагмы, а также потому, что высказывание, не содержащее в себе первое лицо, тем не менее, обладает субъектом. Наконец, — и в особенности, — потому, что различные высказывания, наделенные определенной грамматической формой (будь то первое или второе лицо), имеют разные типы отношений с субъектом высказывания. Нетрудно заметить, что в высказываниях типа «Наступает вечер» или «Все имеет свои причины» эти отношения не тождественны друг другу; что же касается высказывания типа «Давно уже я не ложился спать рано», отношение к субъекту высказывания будет различным в зависимости от того, слышим ли мы его в разговоре или читаем написанным на первой странице книги «В поисках утраченного времени».

Что, если внешний субъект фразы — это просто-напросто реальный индивидуум, который ее произнес или написал, а вовсе не знаки иди кто-либо, их порождающий, во всяком случае, не что-либо наподобие элемента-передатчика' Для существования последовательности знаков необходим (в соответствии с системой причинности) «автор» или любая иная производящая инстанция. Но автор не тождественен субъекту высказывания, и отношения производства, которое он поддерживает с формулированием, не сопоставимо с отношением, объединяющим субъект высказывания и то, что он высказывает. Не будем рассматривать — как слишком простой — случай совокупности начерченных в воздухе или оставивших след материальных знаков: их производство предусматривает автора, но не обладает ни высказыванием, ни субъектом высказывания. Чтобы показать расподобление между передатчиком знаков и субъектом высказывания, можно было бы вспомнить пример текста, прочитанного третьим лицом или актером, декламирующим свою роль, но число таких случаев весьма ограничено. В общем и целом, по меньшей мере, на первый взгляд, кажется, что субъект высказывания может быть субъектом, производящим из него различные элементы с целью сигнификации, однако на деле все это не так просто. Хорошо известно, что в романе автор формулировки — это реальный индивидуум, имя которого фигурирует на обложке книги. Здесь сразу возникает проблема диалогических элементов, фраз, относящихся к мыслям персонажей, текстов, опубликованных под псевдонимом; известны все сложности, которые вызывает раздвоение у сторонников интерпретативного анализа, когда они пытаются отнести формулировки во всей их совокупности к тому, что хотел сказать автор текста, к тому, что он думал, — одним словом, к тому великому безмолвному дискурсу, невидимому и однородному, на основе которого они выстраивают пирамиду различных уровней. Но даже вне этих инстанций формулирования, не тождественных индивидууму-автору, высказывания романа имеют не одинаковые субъекты, судя по тому, что они наделяют — как бы извне — рассказанную историю историческими и пространственными координатами, а также судя по тому, что они описывают вещи — как бы с точки зрения анонимного, невидимого и безразличного индивидуума — таинственно слившимися с фигурами фантастического романа, или же судя по тому, каким образом они дают — как бы с помощью внутренней и непосредственной расшифровки — словесную версию того, что молчаливо испытывает персонаж. Эти высказывания, хотя у них один и тот же автор, хотя они приписываются исключительно ему одному, хотя он не выдумывает никаких дополнительных посредников между тем, кем является он сам, и читаемым текстом, — эти высказывания не предполагают одинаковых отличительных черт для субъекта высказывания; они не предусматривают отношения между субъектом и тем, что он пытается высказать.

Можно возразить, что столь часто упоминаемый пример романного текста не имеет решающего значения. Скорее, что он ставит под вопрос самое сущность литературы, но не статус субъекта высказываний. Однако именно от собственно литературы автор отлынивает, прячется, открещивается или не сходится с ней во взглядах. И из этого размежевания не стоит, впрочем, заключать раз и навсегда, что субъект высказывания отличен во всем — в природе, статусе, функции, тождественности — от автора формулировки. Хотя это несоответствие актуально не только для литературы, но и для многих других вещей — постольку, поскольку субъект высказывания является определенной функцией, которая в то же время вовсе не одинакова для двух разных высказываний, а также постольку, поскольку эта пустая функция, способна наполняться до некоторого предела с помощью безразличных, когда им приходится формулировать высказывание, индивидуумов и постольку, поскольку один и тот же индивидуум всякий раз может занимать в ряду высказываний различные положения и играть роль различных субъектов.

Рассмотрим пример математического трактата. В той фразе из предисловия, в которой объясняется, почему был написан этот трактат, при каких обстоятельствах, для ответа на какую нерешенную проблему иди с какой педагогической целью, используя какие методы, после каких ошибок и погрешностей положение субъекта высказывания может быть занято только автором (или авторами) данной формулировки. Условия индивидуализации субъекта действительно очень строги, многочисленны и предполагают в данном случае лишь один единственно возможный субъект. Зато если мы встречаем пропозицию «Два количества, равные третьему, равны между собой» в самом тексте трактата, субъект высказывания здесь будет совершенно нейтральным, безразличным по отношению к времени, пространству и обстоятельствам положением, тождественным любой лингвистической системе и любому письменному или символическому коду, положением, которое может занять каждый индивидуум, утверждающий данную пропозицию. С другой стороны, фразы типа «Мы уже показали, что…» содержат для возможности быть высказываниями точные контекстуальные условия, не предусмотренные предшествующей формулировкой: в таком случае положение фиксируется внутри области, образованной конечной совокупностью высказываний, оно локализовано в последовательности событий высказываний, которые уже должны были совершиться; оно осуществлено в указанном времени, предшествующие моменты которого никогда не теряют друг друга и которым нет нужды возобновляться и повторяться тождественно для того, чтобы вновь обрести присутствие (достаточно упоминания, чтобы привести их в действие); оно определяется предварительным существованием некоторого числа эффективных операций, произведенных, может быть, не одним и тем же индивидуумом (говорящим в данный момент), но по праву принадлежавших субъекту высказывания, представленных в его распоряжение, — операций, которые он может вновь привести в действие, как только в этом возникнет необходимость. Те, кто попытаются наделить предмет какого-либо высказывания совокупностью этих необходимостей и возможностей, не смогут описать его как индивидуум, который действительно выполнял операции, жил в определенное время, усвоил в горизонте своего сознания всю совокупность истинных пропозиций и, тем самым, воспрепятствовал в живом настоящем своей мысли мнимому повторному возникновению (под этим понимается всего-навсего аспект психологического и «пережитого» в их качестве субъектов