Во рту появляется неприятный привкус, когда я думаю о том, как обманывают ни в чем не повинных граждан некоторые из наших хитрых политиков. Однако, я готов следовать приказам вышестоящего командования и даже политиков, так как верю в японское государственное устройство. Японский образ жизни действительно прекрасен, я горжусь им, поскольку принадлежу японской истории и мифологии, в которых отражается чистота наших предков и их вера в прошлое… Этот образ жизни — продукт всего самого лучшего, что передали нам наши предки. Живым же воплощением всего прекрасного из нашего прошлого является императорская фамилия, которая также предстает выкристаллизовавшимся очарованием и красотой Японии и ее народа. Это — честь: отдать свою жизнь, защищая столь прекрасное и возвышенное».[824]
Чаще же чувство долга у пилотов фокусировалось на своей семье, особенно — на тех благодеяниях, что были получены от собственных родителей, даровавших им жизнь и двадцать лет воспитания, а не на таких абстракциях, как правитель, или страна.[825] Во многих письмах высказываются сожаления о неспособности отплатить за доброту родителей и извинения за то, что они покидают этот мир раньше них. Приводимое последнее письмо, написанное в спешке лейтенантом Номото Дзюн из отряда специального назначения «Белая Цапля», было продиктовано им из самолета прямо перед взлетом:
Дорогие родители!
Пожалуйста, извините, что диктую свои последние слова своему другу. Больше нет времени писать вам.
У меня нет ничего особенного, чтобы вам сказать, но я хочу, чтобы вы знали, что в этот последний момент мое здоровье лучше, чем когда бы то ни было. Для меня величайшая честь быть избранным для этого задания. Первые самолеты моей группы уже в воздухе. Эти слова пишет мой друг, положив бумагу на фюзеляж самолета. У меня нет чувства сожаления или грусти. Мои взгляды не изменились. Я исполню свой долг спокойно. Словами не выразить моей признательности вам. Я только желаю, чтобы это последнее действие — нанесение удара по врагу, послужило хоть в малой мере благодарностью за все то прекрасное, что вы сделали для меня…
…Я буду удовлетворен, если мое последнее усилие послужит слабой компенсацией за то наследие, которое нам оставили предки.
Прощайте!
Дзюн.[826]
Чаще всего благодарность камикадзе направлена равно как к семье, так и к императору, а его смерть представляется разновидностью комбинированной расплаты за все те блага, что он получил в жизни из личных и вне-личных источников. В типичном введении в дневник, лейтенант Адати из группы особого назначения «Истинный Дух» пишет, что именно из-за любви родителей он может теперь отдать свою жизнь за императора и радуется, что в своей последней атаке сможет сражаться вместе со своим отцом и матерью.[827] Подобным же образом пишет своей семье лейтенант Каидзицу Сусуму из отряда «Семь Жизней»:
«Слова не в силах выразить свою благодарность любящим родителям, оберегавшим и ласкавшим меня до совершеннолетия, дабы я смог хоть в самой малой мере отплатить за то благо, которое даровал нам Его Императорское Величество».[828]
Последнее письмо Мацуо Исао из отряда спецназначения «Герои» также представляет его смерть в качестве комбинированной расплаты со своей семьей и с семьей более крупной, общенациональной; для него есть даже еще один
Дорогие родители!
Пожалуйста, поздравьте меня. Мне дадена великолепная возможность умереть. Сегодня мой последний день. Судьба нашей родины зависит от решающих сражений в южных морях, куда я и упаду, подобно цветку с сияющего вишневого дерева…
Как благодарен я за эту возможность умереть по-мужски! От всего сердца я благодарю своих родителей, заботившихся обо мне постоянными молитвами и сердечной любовью. Я благодарен также командиру нашей эскадрильи и старшим офицерам, присматривавшим за мной, как если бы я был их собственным сыном, и обучавшим меня столь тщательно.
Благодарю вас, мои родители, за те двадцать три года, в течение которых вы заботились и направляли меня. Надеюсь, что то, что я совершу, в какой-то мере воздаст за то, что вы для меня сделали.[829]
Другая часто встречающаяся в записях камикадзе тема — это «искренность»
«Но как сможет Ki-27 перехватить самолет с такой скоростью и вооружением, как у В-29?»
«Прошу вашего прощения, — ответил капитан Санака, — … однако при данных обстоятельствах, как мне кажется, мы обязаны использовать каждый наличествующий на нашей базе самолет, дабы уничтожить возможно большее количество американских бомбардировщиков.»
«А как же наши пилоты? Они еще недостаточно обучены».
«Сейчас имеет значение не искусство наших пилотов, и не качество наших самолетов, но дух и мораль бойцов. Все зависит от этого».[830]
Камикадзе постоянно убеждали, что самоубийственная тактика — единственный оставшийся способ отсрочить поражение и уберечь Японию от катастрофы. Однако, из чтения их писем и дневников, а также из разговоров с теми, кому удалось выжить, я могу предположить, что мало кто из участников верил, что на этой поздней стадии их атаки смогут реально повлиять на исход войны. Особенно после поражения на Окинаве большинство личного состава частей особого назначения и, без сомнения, самые разумные из них, кажется, поняли, что, хотя их близящаяся жертва будет не бесчестна, но почти наверное — безнадежна. Вот, например как лейтенант Нагацука описывает свои последние мысли роившиеся у него в голове, когда он сидел в кабине своего истребителя Ki-27:
«Действительно ли я верю, что самоубийственные атаки эффективны? Может, на самом деле они — глупейшие попытки, предпринимаемые летчиками вроде нас, без самолетов эскорта и собственного вооружения?… Действительно ли самопожертвование — единственное, что придает цену жизни? На этот вопрос воин обязан отвечать „да“, прекрасно зная, что его самоубийственная затея бессмысленна».[831]
Подобные сомнения, однако, не ослабляли их морали; бесчисленные истории об их товарищах, взорвавших себя и свой груз без какого бы то ни было практического результата, не приводили к разочарованию или отчаянию. Все повторявшиеся неудачи, казалось, только придавали энергии молодым добровольцам. Таков дух популярной песни камикадзе:
