– Наши, небось, с той стороны укрепрайон организовали, – подал голос Стуколин.

– Это вряд ли, – сказал Золотарёв. – Не при советской власти живём. Вряд ли у Калининграда есть деньги укрепрайон возводить, да по большом счёту и незачем. Пограничный секрет наверняка какой-нибудь есть, но что нам секрет?

– Если всё пойдёт хорошо, часа через два или три будет на российской территории, – пообещал Громов.

Однако всё пошло совсем не так хорошо, как он надеялся.

Они без каких-либо проблем миновали два поста дорожной полиции. А перед поворотом на магистраль Е-77 заправились на частной бензоколонке. Ангеле, очень мило улыбаясь, предложила воспользоваться её магнитной карточкой для покупки бензина. Золотарёв, которого отправили в кассу, гордо отказался, смерив Бачинскайте подозрительным взглядом. Ангеле спрятала глаза. Наверное, русский пилот догадался, что таким образом она собирается передать весточку своим друзьям: если служба охраны аэроклуба уже взялась за дело, значит, они должны сделать запрос в банк с требованием отслеживать все её покупки.

Золотарёв расплатился на бензоколонке американскими долларами, прикупив ещё и несколько литров минеральной воды, соки, горячие хот-доги с салатиками и холодные бутерброды с рыбой и колбасой. Все с удовольствием закусили, одна только Мадлен Олбрайт отказалась от угощения.

– Вы худеете, сударыня? – с глумливым сочувствием поинтересовался Золотарёв.

– Я не худеть, – ответила Олбрайт. – Я люблю съесть. Но это не еда, это отбросы.

– Элита, значит, – процедил Золотарёв, очевидно недовольный тем, что его щедрость отвергли. – А мы, значит, низший класс. Ну-ну…

– Дело не низший класс, – забормотала Олбрайт, сравнение задело её за живое. – Еда должна быть правильной, а не быстрой. Вы меня понимаете?

– Хорошая идея, – согласился Громов. – В приличном ресторане посидеть бы не помешало, только у нас нет на это времени. Так что зря отказываетесь, госпожа Олбрайт, нам предстоит долгий и трудный путь, и я не могу вам сказать, когда удастся перекусить в следующий раз.

– Тогда я худеть, – заключила Олбрайт, выпятив нижнюю челюсть. – Дайте мне сок.

Что характерно, она сдержала слово, и больше ни разу не потребовала еды, питаясь исключительно соками.

Закончив с обедом, все снова разместились на своих местах, и Лукашевич вывел машину с бензоколонки, свернул на Е-77.

– А хорошо у вас стало, – заявил вдруг Громов, полуобернувшись к Ангеле.

– Где? – не поняла та.

– Вообще, в Литве. Смотрю по сторонам, приглядываюсь – последний раз я здесь в Прибалтике в девяностом был. И теперь вижу: многое изменилось к лучшему. Дороги ухоженные, люди хорошо одеты и улыбаются. И какая-то уверенность, надёжность во всём этом чувствуется… А раньше было не так. Запустение. Вялость. И тягостное затишье, как перед бурей.

– Это в тебе твоё западничество говорит, Костя, – сказал Стуколин. – Дороги, одежда, автомобили – это ведь всё фасад. Что у них внутри, вот в чём вопрос!

– Выяснить это проще простого, – отозвался Громов. – Взгляни, к примеру, на Ангеле. Неужели она тебе совсем не нравится? Неужели во мне только западничество говорит?

Последний вопрос прозвучал столь двусмысленно, что Бачинскайте вспыхнула, но на это никто не обратил внимания.

– Нравится, – подумав, ответил Стуколин. – Даже очень нравится. Но, Костя, мне ли тебе объяснять, что люди – это одно, а общество – это другое? Я знаю и ты знаешь людей, которые прекрасно ведут себя в семье и с друзьями, а как приедут на службу, как сядут в кресло – уроды уродами. Эх, да что там!.. – он огорчённо махнул рукой. – Не думаю, что литовцы – какое-то исключение. Все мы одним мазаны, все в одной стране жили – откуда взяться лучшему? Твой любимый Запад, может, Литве и побольше помогает, потому здесь и выглядит всё почище, но на самом-то деле что происходит? Прибалтийские националисты голову подняли, русских за людей не держат, Гитлера вспомнили, бывших эсэсовцев в ветераны произвели. Что, Ангеле, разве не так? – он наконец взглянул на Бачинскайте.

– Мне это тоже не нравится, – кротко сказала она.

– Вот и весь ответ, Костя, – продолжал Стуколин. – Мы их, видишь, от нацизма спасли, от тотального истребления, а они теперь морду корчат…

– Я не корчу морду… – попыталась оправдаться Ангеле.

– Да нет, я не тебя конкретно обвиняю. Ты хорошая, хотя и дерёшься зря, – он коснулся разбитой давеча брови, на которую заботливый Лукашевич успел налепить пластырь. – Но ты хорошая как отдельный человек! А как член общества ты идёшь вместе со всеми и делаешь то, что делают все. Если ты противница нацизма, должна тогда в колокола бить и в бубны стучать.

– Не в бубны, а в барабаны, – поправил друга Громов.

– Без разницы! – отрезал Стуколин, которого, судя по всему, эта тема не на шутку задела. – На словах- то мы все борцы несгибаемые, а как дело делать – по кустам разбегаетесь. Вот потому уроды из уродов в креслах сидят и какую хотят политику, такую и надиктовывают.

– А вы считаете ваше дело настоящим делом? – спросила Ангеле скептически. – Сбили гражданский самолёт, захватили заложниц, теперь бежите неизвестно куда…

– Да если бы не мы, – взъярился Стуколин, – давно война бы шла по всему миру. А от вашей Литвы осталась бы выжженная пустыня!

Он замолчал, сообразив, что сболтнул лишнего.

– Я вас не понимаю, – призналась Ангеле.

Стуколин посмотрел на Громова. Тот покачал головой, а потом сказал:

– Наверное, хватит нам изображать из себя дурачков, Алексей. Дело-то действительно дрянь. Сначала нас столкнули лбами с Рашидовым и его командой, затем – с американским авианосцем, теперь вот с Серёгой. Тенденция не в нашу пользу. «Белый орёл» играет по каким-то своим правилам, а нас просто водят за нос. Сергея вон даже пытались убить. А главное оружие Фокина и Зартайского – секретность, тайна. Если мы хотим уцелеть, то нам раз и навсегда следует отказаться от участия в этой игре. Хватит секретов, хватит тайн, карты – на стол!

Громов помолчал, и в салоне стало очень тихо.

– Я давно думаю об этом, – продолжал Константин после паузы. – Мне с самого начала казалось, что нас сознательно запугивают, грозят войной, смертью для наших близких. Какие-то тайные патриотические общества, оккультизм, замшелые лозунги и напоминания о долге. Делается это для того, чтобы мы не задавали лишних вопросов. Мы и не задавали, хотя лично меня давно тошнит от всей этой чепухи, которую пытаются выдать за правду. И теперь мне кажется, что время пришло. Мы мало что знаем о реальном положении вещей, но должны постараться сделать так, чтобы даже эти крупицы знания стали достоянием общественности. К простым пилотам мало кто прислушается, но госпожа Олбрайт – наш козырь, джокер в рукаве. Если мы выступим вместе с ней, никто не сможет проигнорировать наши слова. А может, и сама госпожа Олбрайт захочет что-нибудь добавить к тому, что нам известно. Тогда было бы совсем хорошо.

– Пресс-конференция? – спросил Золотарёв со своего места у пушки. – Роскошно! Значит, так и сделаем! Прибудем в Питер и устроим пресс-конференцию. То-то будет шороху! «Си-Эн-Эн» надо пригласить…

– Можно и так, – согласился Громов. – Можно ждать Петербурга. Однако ещё не известно, доберёмся ли мы туда живыми. А потому начинай, Алексей, прямо сейчас. Ангеле будет первой, кто услышит всю правду целиком, без купюр и недоговорённостей.

– С удовольствием, – сказал Стуколин и начал рассказ.

Говорил он не так гладко, как имевший соответствующую подготовку Громов, но и у него вполне получилось кратко и точно изложить всю историю с того момента, как в часть 461-13'бис' прибыла проверочная комиссия во главе с представителем «Белого орла» Львом Максимовичем Маканиным,[50] до последнего вылета на «Яках», предпринятого ради защиты самолёта Госсекретаря США. Пришлось поведать и о Копье Судьбы, и о плане «Форс-мажор».

Ангеле на его рассказ только охала, чувствуя себя полной дурой. Мадлен Олбрайт, наоборот, хранила многозначительное молчание, и что она там про себя думает, как относится к словам Алексея, было