достижениями научно-технической революции. Будущее обещает воистину нечто фантастическое — не просто изобилие «хлеба», но и принципиально новые виды «зрелищ», стоящие между человеком и действительностью и иногда кажущиеся более «реальными», чем сама действительность. Но человек, избавленный от необходимости в поте лица добывать «хлеб насущный», -не построит ли он себе башню из этих материализовавшихся «зрелищ», «имаджей», «эйдосов», «образов», которая лишит его свободы и достоинства?

Рэй Брэдбери отвечает — да, такая опасность существует, но настоящий человек в отличие от слабых духом выберет тернистую истину, а не возвышающий обман.

Вот почему люди «с искрой» покидают рай, ибо он для них ад. Те же, кто в нем остается, это уже не люди или еще не люди.

Вырвавшись из города-ада, капитан Уайлдер возвращается к любимым ракетам, нацеленным в пустыни звезд.

«-Настоящие, — шептали они, — мы настоящие. Настоящий полет. И Пространство, и Время — все настоящее. Никаких подарков судьбы. Ничего задаром. Каждая малость — ценою труда, настоящего тяжкого труда…»

Такова философия жизни и человека у любимого героя Рэя Брэдбери, да, по-видимому, и у него самого.

Марсианский затерянный Город становится символом общества маленьких людей, не приемлемого для натур цельных, самобытных, достойных звания человека. Он создан для улавливания и изоляции мелких душ. Но Брэдбери отнюдь не считает человечество состоящим сплошь из маленьких людей. В этом его отличие от многих футурологов и социологов Запада, конструирующих общество будущего в меру своих слабостей, духовных недугов и классовых шор.

Нет, «микрочеловечество» так просто не сдалось изощренному дьявольскому искусу. Дело даже не в счете добровольно оставшихся в «раю» и добровольно бежавших из него — 3:3. Раз хоть один человек отверг идеальную модель потребительского общества, значит, перспективы человечества не столь уж унылы, как описываются в бесчисленных антиутопиях.

Город-Вселенная схлопывается на глазах, в последнюю щель из этой духовной «черной дыры» ускользает Уайлдер, ложь позади, но где же путь к Истине!

Брэдбери дает ответ всем строем своей истории, всей системой разыгранных образов, кульминационный из которых — закрывающийся Город, пожиратель людей. Образ Города — это своеобразный ответ Брэдбери на вопрос о смысле жизни, полной непредвиденных поворотов, требующей от человека подчас решений даже более высокой пробы, чем в потребительском лже-раю.

В своем замечательном цикле стихов «Шепот божественной смерти» Уолт Уитмен, один из любимейших и наиболее близких по духу поэтов Рэя Брэдбери, предвещал победу над физической смертью, когда писал о полете души сквозь Пространство и Время, где «и тьмы нет, и нет тяготения, нет чувства границ, нас ограничивающих».

В последнем стихотворении этого цикла поэт признается:

Разумеется, ни Уитмен, ни Брэдбери не разделяют древние мистические концепции о «переселении душ», но они верят в могущество человека, в его разум. Уитмен, как и Брэдбери, воспевает «электрическое тело», то есть нечто техническое, насквозь посюстороннее. «Человек победит физическую смерть» — вот пафос творчества обоих.

Сдавшийся человек уже не может быть по-настоящему счастливым. Он мертв, хотя и живет. Воскрешение ему не нужно, оно ему ничего не даст. Ему нечего довершать, он сам погасил в себе искру. Рэй Брэдбери с проницательным психологизмом чувствует трагедию «живого трупа» и неоднократно возвращается к этой теме.

Казалось бы, доволен жизнью бывший писатель, а ныне преуспевающий местный деятель Дадли Стоун, герой рассказа «Удивительная кончина Дадли Стоуна». Когда-то он считался новоявленным гением пера, но что с ним стало, почему сошел с дистанции?

Рэй Брэдбери ставят Дадли Стоуна перед выбором — или погибнуть от руки друга, превратившегося в завистливого Сальери, или отказаться от своего творческого предначертания, от писательства. Физической смерти Дадли Стоун предпочитает смерть творческую. Выиграл ли он?

Всячески он пытается оправдать свое решение, успокоить совесть. Мол, Джон Кенделл только «помог мне выйти из игры, прежде чем я выдохся». Брэдбери охотно дает слово бывшему восходящему светилу литературы, подробно высвечивает положительные последствия самоотказа, духовного самоубийства. Это и спокойная жизнь, и наслаждение простыми радостями, и прочный достаток, и семейное благополучие.

Но мы-то ощутим, что Дадли Стоун — никто, живой мертвец, мир о нем забыл, ибо он предал не только себя, но и его. Дадли Стоун и сам понимает, что он уже не человек, а его жизнь — не жизнь, а иллюзия, существование робота. Счастливым он себя не чувствует. «Он меня убил», -с горечью говорит несостоявшийся Моцарт.

Отношение к смерти и чувство собственного достоинства — две стороны одной медали. Смертельный шок может возвысить человека, как случилось с поэтом Харпуэллом в городе на Марсе, а может и обесплодить слабых людей вроде писателя Дадли Стоуна. Во всех случаях страх смерти оказывается на самом деле страхом перед жизнью, боязнью ее утраты. Поработиться этим страхом или бросить ему вызов — зависит от человека. Рэй Брэдбери художественно исследует обе возможности в научно-фантастических рассказах «Машина до Килиманджаро» и «О скитаниях вечных и о Земле», героями которых выступают реальные личности — классики современной американской литературы Эрнест Хемингуэй и Томас Вулф.

Рассказ «Машина до Килиманджаро» ведется от первого лица. Почитатели Хемингуэя построили машину времени, и автор отправился на ней в горы близ Кетчума и Солнечной долины, к могиле писателя. Зачем понадобилось это путешествие? Чтобы продлить жизнь, перенести любимого человека в будущее? Нет, такой замысел противоречил бы мироощущению Хемингуэя, его личности, его творчеству.

В сущности, Брэдбери средствами научной фантастики подступает к труднейшим проблемам литературы и предлагает свою убедительную концепцию жизни и творчества Хемингуэя. Концепция получается экономная и зримо-наглядная. Когда-то несколько похожим приемом пользовался, например, Данте в «Божественной комедии», перенося себя в мир умерших и беседуя с духами великих людей. А Брэдбери благодаря фантастической машине времени получает возможность беседовать с Хемингуэем в реальной обстановке его жизни.

И когда на всякий случай автор спрашивает Хемингуэя: «А вы не хотите вперед?», тот ответил после недолгого раздумья: «Не знаю, не уверен». Но отправиться на десять лет назад, чтобы умереть у вершины Килиманджаро, он соглашается с восторгом. Нельзя без волнения читать диалог автора и Хемингуэя, настолько трагическими намеками и недосказанностями — а без них в такой серьезной теме, как смерть, не обойтись — он пронизан.

Пожалуй, ни в воспоминаниях современников, як в исследованиях специалистов образ Томаса Вулфа не воссоздан с таким реализмом, как в рассказе Брэдбери «О скитаниях вечных и о Земле». Почитатели Томаса Вулфа из будущего XXIII столетия тоже строят машину времени, но на этот раз именно для того, чтобы продлить — увы, всего на какой-то месяц — творческую жизнь писателя, безвременно