— Вполне возможно! — ответила Бабушка, без всякого удивления наблюдая за тем, как из ее пальца тянется и тянется бесконечная нить. — Все очень просто. Жидкость, как у паука… Застывает на воздухе, и получается крепкая бечева…

И когда наш змей стал меньше точки, меньше пылинки в луче солнца, Бабушка, не оборачиваясь, даже не пытаясь посмотреть в ту сторону, вдруг сказала:

— А теперь, Абигайль?…

— Агата! — гневно послышалось в ответ.

О мудрость женщины, способной не заметить грубость.

— Агата, — повторила Бабушка, ничуть не заискивая, ничуть не подлаживаясь. — Когда мы с тобой подружимся?

Она оборвала нить и трижды обмотала ее конец вокруг моего запястья, так что я вдруг оказался привязанным к небу самой длинной, клянусь вам, самой длинной бечевой за всю историю существования бумажных змеев. Вот бы увидели мои приятели, то-то удивились бы. Когда я им покажу, они просто лопнут от зависти.

— Итак, Агата, когда же?

— Никогда!

— Никогда, — повторило эхо.

— Почему?…

— Мы никогда не станем друзьями! — выкрикнула Агата.

— …Никогда не станем друзьями… — повторило эхо. Тимоти и я огляделись вокруг. Откуда эхо? Даже

Агата высунула нос из-за перил крыльца.

А потом мы все поняли. Это Бабушка сложила ладони наподобие большой морской раковины, и оттуда вылетали гулкие слова…

— Никогда… друзьями…

Повторяясь, они звучали все глуше и глуше, замирая вдалеке.

Мы заглянули в Бабушкины ладони — мы, мальчишки, ибо, громко крикнув: «Нет!», Агата убежала в дом и с силой захлопнула дверь.

— …Друзьями… — повторило эхо. — Нет!.. Нет! Нет!..

И где-то далеко-далеко на берегу невидимого крохотного моря хлопнула крохотная дверь.

Таким был первый день.

Потом был, конечно, день второй, и день третий, и четвертый, когда Бабушка вращалась, как светило, а мы были ее спутниками, когда Агата сначала неохотно, а потом все чаще присоединялась к нам, чтобы участвовать в прогулках, всегда только шагом и никогда бегом, когда она и слушала и не слушала, смотрела и не смотрела и хотела, ох как хотела дотронуться…

Во всяком случае, на исходе первых десяти дней Агата уже не убегала и не пряталась, она всегда была где-то поблизости, стояла в дверях или сидела поодаль на стуле под деревьями, а если мы отправлялись на прогулку, следовала за нами, отставая шагов на десять.

А Бабушка? Она ждала. Она не уговаривала и не принуждала. Она просто занималась своим делом: готовила завтраки, обеды и ужины, пекла пирожки с абрикосовый вареньем и почему-то всегда оставляла их то тут, то там, словно приманку для девчонок-сластен. И действительно, через час тарелки оказывались пустыми, пирожки и булочки съедены без всяких спасибо и прочего. А у повеселевшей Агаты, съезжавшей по перилам лестницы, подбородок был в сахарной пудре или в крошках.

Что касается нас с Тимом, то мы сделали бы для нашей Бабушки все на свете. Но самым замечательным было то, что каждому из нас казалось, будто только ему одному она отдает все свое внимание.

А как она умела слушать все, что бы мы ей ни говорили! А после помнила каждое слово, фразу, интонацию, каждую нашу мысль и даже самую нелепую выдумку. Мы знали, что в ее памяти, как в копилке, хранится каждый наш день, и если нам вздумается узнать, что мы сказали в такой-то день, час или минуту, стоит лишь — попросить Бабушку, и она не заставит нас ждать.

Иногда мы испытывали ее.

Помню, однажды я нарочно начал болтать какой-то вздор, а потом остановился, строго посмотрел на Бабушку и потребовал:

— А ну-ка повтори, что я только что сказал?

— Ты, э-э…

— Давай, давай, выкладывай.

— Мне кажется, ты… И вдруг Бабушка зачем-то полезла в свою сумку. — На, возьми. — Из своей бездонной сумки она извлекла и протянула мне — что бы вы думали? — печенье с сюрпризом!

— Только что из духовки, еще тепленькое. Попробуй разломать вот это.

Печенье и вправду обжигало ладони. И когда я разломал его, я увидел свернутую в трубочку бумажку.

- «…буду чемпионом велосипедного спорта всего Западного побережья. А ну-ка повтори, что я только что сказал… Давай, давай, выкладывай», -с удивлением прочел я на еще теплой бумажке.

Я даже рот раскрыл от неожиданности.

— Как это у тебя получается?

— У всех есть свои маленькие секреты. А теперь возьми другое.

Я разломал еще одно и, развернув еще одну бумажку, прочел:

- «Как это у тебя получается?»

Я запихнул в рот оба печенья и съел их вместе с чудесными бумажками.

— Ну как? — спросила Бабушка.

— Очень вкусно. Здорово же ты их умеешь печь, ответил я.

Тут мы от души расхохотались и пустились наперегонки.

И это тоже у нее здорово получалось. В таких соревнованиях она никогда не стремилась проиграть, но и не обгоняла, она бежала, чуть-чуть отставая, и поэтому мое мальчишечье самолюбие никогда не страдало. Если девчонка обгоняет тебя или идет наравне — этого никак стерпеть нельзя. Ну а если она отстает на шаг или на два — это совсем другое дело.

Мы с Бабушкой частенько делали такие пробежки — я впереди, она за мной, и все время болтали, не закрывая рта.

А теперь я вам расскажу, что мне в ней понравилось больше всего.

Сам я, может быть, никогда бы этого и не заметил, но Тимоти как-то показал мне фотографии, которые он сделал, а я сравнил их с моими, чтобы проверить, чьи лучше. Как только я увидел свои и Тима фотографии рядом, я тут же заставил упиравшуюся Агату сфотографировать Бабушку.

А потом забрал все фотографии, но никому не сказал ни слова о своих догадках. Это было бы уже не то, если бы Тим и Агата тоже знали.

У себя в комнате, разложив фотографии, я тут же сказал себе:

«Бабушка совсем другая на каждой из них. Другая? — тут же переспросил я себя. — Да. Конечно, другая. Постой-ка…» Я быстро поменял фотографии местами.

«Здесь она с Агатой. И похожа… на Агату! А здесь с Тимоти. Так и есть, она похожа на него! А это… Черт возьми! Да ведь это мы бежим с ней, и здесь она похожа на меня!»

Ошеломленный, я опустился на стул. Фотографии упали на пол. Нагнувшись, я собрал их и снова разложил, уже на полу. Я менял их местами, раскладывал то так, то эдак. Сомнений не было! Нет, мне не привиделось, все именно так.

Ох и умница ты, наша Бабушка! Или это Фанточини? До чего же хитры, просто невероятно, умнее умного, мудрее мудрого, добрее доброго…

Потрясенный, я вышел из своей комнаты и спустился вниз. Агата и Бабушка сидели рядышком и почт» в полном согласии готовили уроки по алгебре. По край: п мере, видимых признаков войны я не заметил. Бабушка терпеливо выжидала, пока Агата не образумится, и никто не мог сказать, когда это случится и случится ли вообще. Никто не знал, как это ускорить или этому помочь.

А тем временем…