корону.

– А если он не захочет? – спросил Гоша.

– Как так не захочет?

– Потому что он сильнее меня.

– Как он смеет! – воскликнул Георгий Георгиевич. – Он у меня тут же вылетит из лагеря!

Элина Виленовна положила кончики длинных пальцев, украшенных кровавыми ногтями, на руку своему шефу, и тот снова опомнился.

Вздохнул и продолжал:

– Засвечиваться тебе нельзя. Предложи деньги, соблазни чем-нибудь, но шума не поднимай. Если возникнут сложности, немедленно отбей мне тревогу. Тебе понятно, солнышко?

– Будет сделано, папа, – ответил Гоша, который тоже любил своего папу. Правда, он любил и свою маму, но куда меньше, потому что мама все время приставала со всякими глупыми советами и велела чистить зубы. Иногда Гоша даже лелеял злобную мыслишку: вот не было бы мамы, не надо было бы мыть руки, чистить зубы, есть манную кашу и говорить «спасибо». Но понимал, что всегда кто-нибудь в его жизни будет ему приказывать. Так уж лучше мама, чем какая-нибудь Элина.

Когда Гоша отключился, Георгий Георгиевич спросил Элину Виленовну:

– Ты чего сигнализировала?

– Ты не представляешь, на какой след мы вышли, – прошептала она. – Рехнешься, когда узнаешь.

– Говори.

– Не кабинетный разговор.

– Выйдем.

В шкафу за спиной Георгия Георгиевича умещался небольшой лифт на двоих. Стоять в нем можно было только прижавшись. Георгий Георгиевич уткнулся носом в живот секретарши, а она поглаживала ему затылочек. Георгию Георгиевичу было щекотно и сладко.

Лифт поднял их в зимний сад, на крышу здания МУФРа, откуда открывался вид на площадь Белорусского вокзала.

Там воняло бензином, стоял шум и треск от машин, толпившихся внизу, рядом ревела потоками автомобилей Тверская улица. Площадка зимнего сада была огорожена железным забором, покрашенным в ржавый цвет, чтобы снаружи не догадались, какое богатое учреждение таится в здании между Третьей и Четвертой Брестскими улицами.

– Надо отсюда переезжать, – сказал Георгий Георгиевич. – А то отравимся.

– Нельзя переезжать, – возразила Элина Виленовна. – Зато здесь нам никто не завидует. Думают, что мы еле-еле концы сводим.

– Докладывай. – Георгий Георгиевич не любил разговоров на неприятные темы. Он хотел, чтобы вокруг все были довольны, а он счастлив.

– Это она, – сказала Элина Виленовна. – Из породы Василисы Прекрасной. Слыхали?

– Что-то в детстве мне говорили, – согласился Георгий Георгиевич. – Напомни.

Надо сказать, что сказок Георгий Георгиевич не выносил. Там все были богатыри и рыцари. А толстому мальчику небольшого роста даже в дураках места не находилось.

– Это Царевна-лягушка. Их и раньше было немного, а в наши дни, по моему мнению, они вымерли окончательно. Оказывается, одна осталась. Сидит в болоте, отличается от обычных лягушек только бриллиантовой короной на голове, но если ее отыщет добрый молодец, она превращается в царевну.

– И что же?

– А то, что может стать женой доброго молодца и дать ему полцарства.

– И у моего Гоши есть шанс? – обрадовался Георгий Георгиевич.

– Не он нашел царевну… нет, не он… – Элина Виленовна задумалась, потом потрепала своего шефа по пухлой, в красных жилках щеке и добавила: – И вообще, мне вся эта история не очень нравится. Похоже на инсценировку. И лягушка не настоящая, и принцесса не та. Надо проверить корону. Если она из стекла, а тем более фабричной работы, значит, они нас разыгрывают. Но если корона настоящая, значит, есть шансы.

Георгий Георгиевич понял далеко не все. Поэтому спросил свою секретаршу:

– Элина, скажи искренне, этот случай может быть связан с нашими планами?

– На это я надеюсь, – сказала Элина, – и от этого трепещу.

– Значит? – прошептал с надеждой ее шеф.

Элина отогнала осу, которая вертелась рядом, и крикнула ей вслед:

– Лучше не возвращайся!

– А я все слышала! – завизжала оса издали.

– Нигде покоя нет, – вздохнула Элина.

– Враги или конкуренты? – спросил Георгий Георгиевич.

– Конкуренты, – ответила Элина и продолжала: – Эту корону надо добыть, чего бы нам это ни стоило. И ваш мальчик этого не сможет сделать.

– Мой Гоша? – Георгий Георгиевич хотел было рассердиться, но вспомнил, как он любит своего сына и поэтому хочет ему безопасного счастья. Поэтому он сказал: – Высылай ему подмогу. Можешь взять мой вертолет.

– На электричке надежней, – сказала Элина.

– На вертолете скорей. И научись, наконец, подчиняться!

– Слушаюсь, шеф, – проворковала Элина.

А когда Георгий Георгиевич первым пошел к лифту, она спросила вслед:

– Хотите послушать идею, как добыть завтра же пятьдесят семь миллионов долларов?

– Хочу, – сказал Георгий. – Если это, конечно, законный путь.

– От тебя, кролик, то есть от вас, шеф, зависит, будет он законным или преступным. Но говорить будем не здесь, где нас уже засекли, а в комнате матери и ребенка на вокзале.

– Пошли!

– Сначала надо послать помощь к вашему Гоше. Кто пойдет?

Георгий Георгиевич не ответил, он только склонил голову в знак согласия. Они уже решили этот вопрос с Элиной без лишних слов.

И, войдя в свой кабинет, Георгий Георгиевич нажал на кнопку на столе и сказал:

– Ванюша, зайди к Элине Виленовне, она изложит тебе детали.

Ах, как была права Элина Виленовна! Не подвела ее интуиция.

У Гоши возникли трудности.

Он поговорил с отцом и пошел искать Гришу Сумского.

Он даже знал, где искать Гришу.

Ведь после завтрака Гриша уходил на полянку за медпунктом, чтобы заниматься там культуризмом.

Почти все знают, что такое культуризм, но если вы не слышали, то я объясню. Есть странные люди, не только мужчины, но и девушки, которые думают, что если у них пять пудов мышц, то они станут всех умнее и красивей.

Пока что Гриша Сумской не добился больших успехов, может, возраста маловато. Но старался. По крайней мере, себе самому он казался все красивее с каждым днем.

Гоша побежал на полянку.

Сумского там не было.

Потому что Гриша Сумской лежал в траве, смотрел в небо, на утренние кучевые облака и рассуждал о жизни. Он был рассудительным человеком.

Между большим и указательным пальцами он держал корону, которую они сорвали вчера вечером с лягушки, и смотрел сквозь нее на небо. Камешки, из которых она была сделана, сверкали, словно фонарики.

Очень красиво.

Гриша думал, как неплохо у него складывается жизнь. Многие его уже любят, а еще больше людей