— Это было не раз. Но ведь я все время думаю о нем, — пробормотала она.
— Расскажите о ваших снах.
Никому другому она не смогла бы этого рассказать. Разве что маме, если бы мама была жива. А этому человеку почему-то рассказала. И от его молчаливого сочувствия, от его доброй заинтересованности ей становилось спокойнее, появлялась уверенность, что никакой беды не случится.
Они расстались друзьями.
Словно сквозь серую пелену Сергей Павлович, профессор философии, увидел смутные очертания человека в халате.
— Степан Прокофьевич? — прошептал он, задыхаясь.
— Меня зовут Юрий Юрьевич, — послышалось в ответ.
Сергей Павлович сделал мучительное усилие и вгляделся в говорившего. Он увидел ничем не примечательного мужчину в белом халате. В следующее мгновение его что-то поразило в лице мужчины, но что именно, он не успел осознать и закрепить в памяти. Одно он знал точно: никогда раньше этого человека он не видел. Сергей Павлович вспомнил, что сегодня в больнице должен консультировать приезжий профессор из Москвы. Он спросил:
— Вы из Москвы?
— Это имеет значение?
Голос был не иронический, скорее любопытный.
— Нет, конечно. Извините, Юрий Юрьевич.
— Ничего, ничего. Вы еще что-то хотите спросить?
— Я хочу знать правду. Сколько мне осталось?
— Вы очень боитесь смерти?
Вопрос был более чем странный. Сергей Павлович попытался приподняться, чтобы лучше рассмотреть собеседника, но это ему не удалось. Он спросил:
— Новый метод психотерапии?
— Вы не ответили на мой вопрос.
Голос звучал серьезно, даже требовательно, и это совсем озадачило Сергея Павловича. Он произнес растерянно:
— Каждый нормальный человек боится смерти.
— Нормальный — тот, кто не может справиться со слепым инстинктом самосохранения? Человек нормальный — человек банальный, так? Кибернетики утверждают: нормальная машина — та, которая работает по программе.
— Не совсем так…
Сергей Павлович собрал последние силы и стал говорить.
Последние слова он вымолвил свистящим шепотом.
Юрий наклонился к нему, коснулся лба кончиками пальцев:
— Вам интересно было говорить на эту тему?
— Да. Но у меня нет сил. И я не понимаю… Не понимаю, зачем это вам…
Словно сквозь глухую стену до больного донеслось:
— Я хочу вылечить вас. И не только вас. У меня есть средство.
— Наконец-то…
— Но оно не проверено. Хочу проверить его на вас. Сначала на вас.
— Ну что же, «кролик» готов, — сказал Сергей Павлович.
— Кролик?
— Морская свинка… Какая разница? Вы закончили опыты на животных и приступаете к лечению людей?
— Животные здесь ни при чем. Больны вы, а не они, и у меня нет времени. Я начну с вас. Согласны?
Молчание длилось лишь несколько секунд. Но Сергей Павлович успел подумать о многом.
— Почему именно с меня?
— С кого-то надо начинать. Риск меньше там, где он больше.
— Что вы имеете в виду?
— Вы — пожилой человек. Шансов выздороветь без лекарства у вас нет.
— Кажется, понял. Это жестоко, но справедливо. Я согласен.
— Жестоко, но справедливо, — в голосе Юрия Юрьевича появились другие интонации. — Люди часто так говорят. Иногда это правда, иногда — ложь. И всегда отражает одну из главных программ эволюции.
— Старые истины…
— Как для кого. Если бы я не понял их, не было бы лекарства.
— Хорошо, поговорим об этом после, — простонал Сергей Павлович. Он терял последние силы.
Юрий Юрьевич протянул руку, резко раскрыл ладонь. На ней, будто в створке раковины, лежали две белые горошины. Другой рукой он помог Сергею Павловичу приподняться. Больной не отрывал зачарованного взгляда от ладони. Он не видел горошин, ибо то, что его поразило, было слишком необычным. На ладони врача не было ни одной морщины, ни одной «линии жизни», Она была гладкой, словно из фарфора.
— Берите лекарство, — напомнил Юрий Юрьевич. Сергей Павлович взял горошины дрожащими пальцами и проглотил их одна за другой, не запивая.
…Он проснулся на рассвете. За окном щебетали птицы. Высокие окна наливались розовым цветом. Вниз, к подоконнику, сбегали потоками синие тени — последние тени ночи. С веток деревьев капала роса. В приоткрытую форточку легкий ветерок приносил белую сладость акации и горечь липовых стволов. Сергей Павлович явственно ощущал эти запахи. Он согнул руку, ногу. Прислушался к себе, еще ничему не веря. Положил руку на лоб, на влажную прохладную кожу. Нащупал пульс, подсчитал удары.
Воробей стукнул клювом в стекло. Сергей Павлович улыбнулся, стыдясь своей сентиментальности. Опустил с постели одну ногу, вторую. «Наверное, выгляжу, как ухмыляющийся идиот», — он готов был улыбаться всему на свете, даже стенам. В нем начало вызванивать радостное: «Я здоров, здоров, здоров…»
Он не расслышал шагов у двери. Юрий Юрьевич таким и застал его у» окна — улыбающимся неизвестно кому.
Увидев его, Сергей Павлович шмыгнул в постель.
— Здравствуйте, — сказал Юрий Юрьевич. — Не смущайтесь, Вы здоровы ровно настолько, насколько чувствуете себя здоровым.
— Я обязан вам жизнью, доктор.
— Сказано чересчур сильно. Жизнью вы обязаны Другим, прежде всего своим родителям. А мне — несколькими годами жизни.
— Даже день человеческой жизни — очень много. Настолько много, что трудно переоценить.
Можно было считать, что Сергей Павлович излечился окончательно, ибо к нему снова вернулась склонность к дискуссиям на отвлеченные темы.
— Оценить день человеческой жизни? — медленно проговорил Юрий Юрьевич, открывая фрамугу окна. — Действительно, почему бы не подсчитать, что успеет сделать человек за день?
— Чепуха. Слишком относительные величины, — сказал Сергей Павлович. — Человек не просто система по обработке информации. Предсказать даже на два часа его поведение невозможно. Поймите, в нем возникают миллионы тончайших оттенков чувств, к тому же наложенных друг на друга, и каждый из них может перевернуть вверх дном любую логику.
— Тем не менее поведение человека можно рассчитать абсолютно точно, если располагать достаточной информацией, — невозмутимо произнес Юрий Юрьевич.
Сергей Павлович, казалось, готов был крикнуть «ку-ка-ре-ку!» и броситься в бой, как это делал мальчишкой в детстве. Но детство давно ушло, и он только задорно вздернул маленький острый подбородок.
