демонстрировала на одном из праздников в Ильеусе, и вот теперь они смеются над ней… На ней было выходное платье, которое выглядело странно в зале каза-гранде фазенды. Жука продолжал смеяться, Синьо не мог понять, что случилось с дочерью. Лишь Жоан Магальяэнс чувствовал себя счастливым; хотя он и понимал, что дона Ана в своем вечернем платье выглядит комично, все же остался серьезным, и в его глазах появилось даже выражение благодарной нежности. Но она не могла поднять глаз, думая, что все над ней смеются. Наконец взглянула и, увидев, что капитан растроганно смотрит на нее, собралась с силами и заявила Жуке:

— Ну что вы смеетесь? Или вы думаете, что только ваша жена может хорошо одеваться и причесываться?

— Дочь моя, что это за слова? — строго заметил Синьо, удивленный этой резкой отповедью еще больше, чем ее туалетом.

— Платье это мое, вы мне его сами подарили. Я его надеваю, когда хочу, и вовсе не для того, чтобы кто-нибудь смеялся…

— Прямо чучело… — пошутил Жука.

Жоан Магальяэнс решил вмешаться:

— Она выглядит очень элегантно… Прямо настоящая кариока[21]… именно так одеваются девушки в Рио… Жука просто шутит…

Жука взглянул на Жоана. Сначала он подумал было осадить капитана, — уж не собирается ли этот тип учить его благовоспитанности? Но потом решил, что, пожалуй, гость обязан быть вежливым по отношению к хозяйке. Он пожал плечами:

— О вкусах не спорят…

Синьо Бадаро положил конец спору:

— Читай, дочь моя…

Но дона Ана убежала из гостиной, ей не хотелось расплакаться на виду у всех. Лишь очутившись в объятиях Раймунды, она разрыдалась. И в этот вечер отрывки из библии для Синьо читал в глубокой задумчивости капитан Жоан Магальяэнс, хозяин украдкой поглядывал на него, как бы изучая и оценивая.

На другой день, когда капитан встал и вышел на утреннюю прогулку, он увидел дону Ану на скотном дворе, где она помогала загонять коров, дававших молоко для каза-гранде. Он поздоровался и подошел. Она подняла голову, отпустила корову и промолвила:

— Вчера я выглядела довольно глупо… Вы должны были подумать обо мне бог знает что… Когда деревенщина лезет в городские барышни, всегда так получается… — и она рассмеялась, показывая свои красивые белые зубы.

Жоан Магальяэнс прислонился к решетчатой калитке:

— Вы очаровательны… Будь это в Рио, вы были бы королевой бала. Клянусь вам!

Она взглянула на него и спросила:

— Разве я вам не больше нравлюсь такой, как всегда?

— Откровенно говоря, больше, — капитан сказал правду. — Вы нравитесь мне именно такой. Так вы просто красавица…

Она выпрямилась, взяв ведра с молоком:

— Вы откровенный человек… Мне нравится, когда говорят правду… — и дона Ана посмотрела ему в глаза — так она хотела выразить свою любовь.

Появилась Раймунда, чуть заметно улыбавшаяся, с видом заговорщицы; она взяла ведра, которые держала дона Ана, и они обе ушли. Жоан Магальяэнс, обращаясь к коровам, бродившим по двору, тихонько сказал:

— Похоже, что я женюсь, — и он окинул хозяйским взглядом фазенду — каза-гранде, двор, плантации какао. Но вспомнив о Жуке и Синьо, о жагунсо, которые собирались на фазенде, он вздрогнул.

На фазенде наблюдалось заметное оживление. Как и каждое утро, работники отправлялись на плантации собирать плоды, другие мяли какао в корытах или приплясывали на баркасах, перемешивая сухие бобы. При этом они распевали свои грустные песни:

Ветер разносил эти жалобы, эти стенания, которыми были полны песни, распеваемые на плантациях под палящими лучами солнца.

Работники тянули свои печальные песни рабства и несбыточной любви.

А в это время на фазенде собирались другие люди. По своему облику и грубым голосам, по тому, как они говорили и были одеты, они походили на работников. Каждый день на фазенду прибывали все новые люди, они заняли почти все хижины работников, некоторым из них приходилось ночевать на складах какао, а другие даже размещались на веранде каза-гранде. Это были жагунсо, которых Бадаро набирали для охраны фазенды в ожидании предстоящих событий. Их направлял полковник Теодоро, вербовал Жука, присылал и сержант Эсмералдо из Табокаса, и сеньор Азеведо, а также падре Пайва из Мутунса. Некоторые из них прибывали верхом, но таких было немного. Большинство прибывали пешком, с ружьем на плече, с ножом за поясом. Они располагались на веранде каза-гранде и ожидали распоряжений Синьо, потягивая кашасу, которую приказывала им поднести дона Ана. Это были, как правило, молчаливые, немногословные люди неопределенного возраста, негры и мулаты. Иногда среди них попадался блондин, представлявший контраст с остальными жагунсо. Синьо и Жука знали всех их, да и дона Ана тоже. Это зрелище повторялось изо дня в день, Жоан Магальяэнс подсчитал, что на фазенду прибыло уже около тридцати человек. И он задавал себе вопрос, чем все это кончится и как идут приготовления на фазенде Орасио? Он чувствовал, что эта земля захватила и его, как будто он неожиданно пустил в нее корни. И он распростился со своими планами путешествия, он больше не думал о том, чтобы покинуть Ильеус, не видел необходимости ехать дальше.

Охваченный такими мыслями, он возвращался в Ильеус. В поезде, сидя рядом с Синьо Бадаро, который всю дорогу спал, он углубился в раздумье. Накануне он сказал доне Ане на веранде:

— Завтра я уезжаю.

— Я знаю об этом. Но ведь вы вернетесь, правда?

— Если вы пожелаете, вернусь…

Она бросила на него взгляд, кивнула головой и убежала в дом, не дав ему времени сорвать поцелуй, которого он так ждал и желал. На другой день он ее уже не увидел. Она послала к нему Раймунду:

— Дона Ана велела сказать вам, что она приедет в Ильеус на праздник Сан-Жорже… — и передала цветок, который он спрятал в свой бумажник.

В поезде он всю дорогу размышлял. Обдумав все серьезно, пришел к заключению, что, пожалуй, слишком далеко зашел. Прежде всего эта история с обмером земли, с актами, которые ему пришлось подписать. Он не был ни инженером, ни капитаном, это могло повлечь за собой неприятности, даже суд и тюрьму. Одного этого достаточно, чтобы бежать с первым же пароходом, ведь он нажил достаточно денег, чтобы несколько месяцев просуществовать без забот.

Но хуже всего этот флирт с доной Аной. Жука уже начал кое-что подозревать, он отпускал по их адресу шутки, подсмеивался, и похоже было, что он, собственно, не против этого. Он только предупредил