– Если бы благородный граф разрешил нам пощупать твои пожитки, узнали бы мы, какой ты бедняк! – снова прервал его противник.

– Грабить на большой дороге много мастеров.

– Негодяй! – крикнул воин, – ты смеешь поносить графа. Я тебя проучу! – и шагнул к купцу, но по дороге неожиданно наткнулся на дюжего монаха.

– Мир вам, братья! – сказал Мартин и схватил воина за руки. Купец поспешно исчез из комнаты.

Когда брат Мартин вышел из гостиницы, ветер разогнал тучи, туман растаял, светила луна. На дороге, которая вела к монастырским воротам, стояло одинокое дерево. Подойдя к нему, Мартин увидел: – странно высокий человек со склоненной головой стоял под ветвями.

Измученное тело объявленного святым монаха он снял из петли еще теплым.

– Бежать к аббату, скорее, скорее, – твердил про себя Мартин.

– Никто не видел покойника – спросил аббат.

– Никто!

– Пути бога неисповедимы. Забудь все, что ты видел. Брат Григорий представился в мире. Ты пойдешь, разбудишь Эвзебия и вы вдвоем уберете брата, бог призвал своего святого!

– Но, святой отец, вид Григория ужасен, язык выпал.

– Язык можно вырезать и у живого, мне не надо учить тебя брат.

Эвзебий спал крепко и приятно, во сне он снова переживал день своего успеха и необычайных событий. Он видел – вот комната аббата и владыка говорит ему:

– Григорий болен телом и дух его в смятеньи. Ты должен неотступно следить за ним, речами своими усилить его беспокойство, подогревать жажду подвига, требовать самоистязаний. Понял?

– Понял, но я видел нынче сон.

– Мне нет дела до твоих снов, брат Эвзебий.

– Я видел вещий сон.

– Ты должен был видеть сон, что наша обитель избрана богом и брат Григорий – избранный сосуд.

– Могу увидеть два она.

– Хорошо, послушаем, твой второй сон, – милостиво оказал аббат и положил свою тяжелую руку ему на плечо.

Но почему аббат кричит и сжимает ему плечо все крепче и крепче. Эвзебий проснулся и бессмысленными глазами глядел на склонившегося над ним Мартина.

Рано утром звуки погребального колокола и отчетливые удары в доску возвестили монахам, что один из собратьев покончил земное существование. Поспешно собирались братья к одру умершего…

НАСТУПИЛА старость – закат человеческого существования. Эти вечерние годы (1461—68) Гутенберга бесплодны для нового искусства: за все восемь лет ни одно новое произведение печати, подготовленное его руками, не появилось из-под печатного станка.

Нет Иогана Генсфлейша-Гутенберга и в числе активных действующих лиц бурных событий в родном городе, он только зритель майнцкой драмы: в город врываются наемные войска, пылают пожары и льется кровь горожан. Вокруг кипит буйная шумная жизнь, но она проходит мимо состарившегося изобретателя.

Семнадцать лет (1445–1462) правления ремесленников явились последним периодом существования свободного города Майнца. С первых своих шагов новый магистрат, завоеваный цехами, бесполезно растрачивает силы На упорядочение и укрепление городских финансов; банкротство города неизбежно. Враждебный круг многочисленных кредиторов смыкается, долги так велики, что нет надежды на их выплату – бесплодно мечутся испуганные бюргеры, тяжкий долговой груз тянет их на дно. Шпейерский соборный капитул – один из крупных кредиторов – в 1450 г. добился наложения на Майнц опалы и папского интердикта.

Майнцский магистрат говорит, что «теперь… Они поставлены в положение пленников… нигде нет уверенности в личной и имущественной неприкосновенности, нет им вне города охраны и мира» и прибавляет: «мы ведь хотим выполнить свои обязательства по отношению к Шпейерскому соборному капитулу, но тогда мы дадим повод обратиться против нас тысяче других, перед которыми мы также в долгу; будет потушен один пожар, но тысячи новых возникнут, и этому не будет конца, ибо жалобщиков слишком много».

В поисках выхода из финансовых затруднений магистрат Майнца пытается вступить в борьбе с епископом и майнцким духовенством, чтобы путем отмены привилегий последнего и с помощью богатств церкви вывести город из тупика.

Канцлер города, упомянутый уже нами Конрад Гумери, обращается от имени магистрата к духовенству с ходатайством отказаться на год от ряда привилегий и впредь наравне с прочими гражданами выплачивать налоги на хлеб и вино.

Но ремесленники обанкротившегося города не имеют в руках реальной силы принуждения, которая единственно может привести к удовлетворению такового ходатайства. Духовенство ведет переписку с магистратом, безбоязненно спорит о своих правах, прекрасно учитывая огромные преимущества своего положения.

Епископ напоминает городу, что бюргерство получило права выбора магистрата и городские вольности