миролюбивых разговоров, которые людям поумнее всегда казались очень скучными. Лорд-протектор счел за благо учредить цензуру, чтобы широкой публике было совершенно ясно, что именно следует думать и чувствовать в связи с происходящим. Правда, незаметно было бурного патриотического подъема, каким отличалась Англия в 1914 году на зависть всему миру, но безработных было вдосталь и приток добровольцев вполне достаточен, так что сразу же прибегнуть к мобилизации не пришлось. Антирусскую пропаганду можно было развертывать постепенно и энтузиазм раздувать по мере надобности.

Верховный лорд издал приказ, обращенный ко всем высшим офицерам: «Надлежит поддерживать бодрость и энергию. Все должны действовать быстро и бодро. Пусть развеваются все флаги, пусть играют все оркестры. Это будет веселая и многообещающая война. Война освежающая».

Число безработных сразу резко сократилось, и все газеты возвестили об этом на самом видном месте.

Но теперь, столь уверенно начав, пора было остановиться и поразмыслить. До сих пор Верховный лорд всячески старался не принимать в расчет Америку. Он предвидел, что там его действия вызовут волнение и недовольство. Он знал, что, выступая заодно с Японией, а главное, раскрывая, что он был с Токио в тайном сговоре, он неминуемо должен вызвать возмущение в Америке. Но теперь ему пришлось убедиться в том, как чувствительно общественное мнение Америки не только ко всему, что препятствует американскому судоходству, но и ко всему, что затрагивает американские интересы в Китае и Восточной Сибири. И волей-неволей ему пришлось признать, что американский образ мыслей стал совершенно чужд британскому.

Ему неожиданно нанес весьма неприятный визит новый американский посол. Он явился в час ночи, сразу же после телефонного звонка.

По странному стечению обстоятельств Верховному лорду до сих пор не приходилось встречаться с этим послом. Мистер Руфус Ченсон находился во Франции, где его жена недавно перенесла операцию. Теперь он примчался сломя голову и, получив сообщение из Вашингтона, среди ночи ворвался к Верховному лорду.

Своим видом он сразу напомнил некоего мистера Хэмпа, банкира, с которым мистер Парэм познакомился на памятном обеде у сэра Басси. Тот же серый цвет лица, те же очки; он так же сутулился и говорил так же неторопливо, взвешивая каждое слово. Не будь он Руфусом Ченсоном, он, конечно, был бы мистером Хэмпом.

Его приняли в том кабинете военного министерства, который теперь стал для Верховного лорда домом. Ввел его сюда почти украдкой один из младших секретарей. Миссис Пеншо, в обществе которой Верховный лорд перед тем отдыхал душой, все время, пока длилось это свидание, сидела в уголке, не сводя со своего повелителя темных, полных обожания глаз.

— Что это значит, милорд? — воскликнул мистер Ченсон с ходу, даже не поздоровавшись. — Что все это значит? Я был от всего оторван. И вдруг на пароходе вижу газеты, а в Дувре меня встречает мой секретарь. Я как громом поражен. Что вы наделали? Почему мне прислали вот это? — И он взмахнул листом бумаги.

Верховный лорд был очень удивлен непомерным волнением посетителя, но сохранял полное спокойствие.

— Мистер Ченсон, если не ошибаюсь, — сказал он, пожал ему руку, затем указал на стул. — Что случилось, позвольте узнать?

— Неужели вы намеренно закрыли порт Тяньцзинь для американского судоходства? — взмолился Ченсон. — И это после всего, что было? Неужели вы захватили пять наших торговых судов? Неужели это по вашему приказу был открыт огонь по «Красавице Нарангансета», и она пошла ко дну, и семь человек утонули? Если все это так, то при сложившихся обстоятельствах одному богу известно, на что теперь способен американский народ!

— Объявлена блокада.

Американец воздел руки к небесам.

— Да почему блокада, ради всего святого?!

— Действительно, имел место неприятный инцидент, — признал Верховный лорд.

Он обернулся к миссис Пеншо, перебиравшей какие-то бумаги. И она ясным голоском подтвердила:

— «Красавица Нарангансета» отказалась подчиниться сигналам и была потоплена. Количество утонувших не установлено.

— О господи! — воскликнул Ченсон. — Да неужели вы, англичане, так никогда и не поймете, что американцы — самый вспыльчивый народ на свете? Как вы это допустили? Вы же лезете на рожон.

— Я вас не понимаю, — спокойно произнес Верховный лорд.

— О господи! Он не понимает! Перед ним американцы, самый чувствительный, детски непосредственный, самый умный и решительный народ на свете! А он оскорбляет их в лучших чувствах, нарушает свободу морей, он пускает ко дну их корабль и семерых их сограждан, точно это какие-то индийцы!

Верховный лорд смотрел на Ченсона; до чего бесцеремонен: кричит, бранится, ни один европейский дипломат никогда не позволит себе ничего подобного. Поистине, из всех чужестранцев американцы самые чужие и непонятные. И, однако, они так близки нам. Ощущение такое, словно тебя бранит родной брат или закадычный друг детства, который и не думает о приличиях.

— Мы предупреждали о наших намерениях. Мы были в своем праве.

— Я пришел к вам не для споров. Как нам теперь быть? Неужели вы не могли один раз уступить? Ничего не могу поделать, я обязан вручить вам это послание.

Но он не отдал документ. Казалось, он просто не в силах выпустить из рук эту бумагу.

— Послушайте, Верховный лорд, — вновь заговорил он. — Наш президент — человек миролюбивый. Он — само миролюбие. Но, не забудьте, он представитель американского народа и должен говорить от имени всех американцев. Пока мы с вами разговариваем, сэр, это послание передается во все газеты. Задержать его невозможно. Вот оно. Вам оно может показаться вызывающим, но половина американцев скажет, что оно еще слишком мягко. Свобода морей! Они за нее горой. Даже жители Среднего Запада, которые толком не понимают, что это значит, — и те за нее горой. Захватить наши суда! Потопить нас! Не думал я, когда приехал к вам в Англию, что мне придется распутывать такой узел… Все было так мило. Приемы при дворе. Обходительные друзья. И вдруг такая неприятность… Моя жена, сэр, из-за этого опять слегла. В Париже ее исцелили, а теперь все пошло прахом!

Он положил бумагу на стол, в отчаянии стиснул руки и что-то горестно забормотал себе под нос.

Верховный лорд взял послание и пробежал его глазами. С каждой минутой лицо его становилось бледней и суровей. Гнев и отчаяние бушевали в душе. Да, это был поистине вызов. Рядом с ним знаменитая Венесуэльская нота казалась любовной записочкой. Эти американцы никогда не отличались сдержанностью. Британия должна прекратить блокаду «немедленно» — слово совершенно излишнее, — вернуть захваченные суда, возместить…

Он дочитал и вновь перевернул страницу, стараясь выиграть время. Он поспешно соображал: как отнесется к этому Англия, как это примет Канада, как это отразится на Британской империи и на всем мире. Его уже и так сильно беспокоили предполагаемые союзники в Европе: ни один из них не спешил, как полагалось бы, выполнить условия заключенных с ним соглашений. Германия, Польша, Югославия, Италия не предприняли никаких шагов против России, даже границ не закрыли, а Франция, хоть и провела частичную мобилизацию, не высказала ясно своих дальнейших намерений и ничего больше не сделала, чтобы поддержать Англию. Казалось, все они чего-то ждут, какого-то сигнала. Как-то поведут себя эти не слишком решительные союзники, когда прослышат о его ссоре с Америкой?

— Дорогой сэр, — сказал Верховный лорд. — Дорогой мой сэр! Мы, британцы, всегда готовы были считаться с некоторыми слабостями американской дипломатии. Но это послание!..

— Да, — сказал американский посол, — но не думайте, что это пустые слова.

— Нет, это уже слишком. Мы знаем, что у вас многое делается в угоду партийной политике. Но такое!.. У американских государственных деятелей, как видно, вошло в привычку не считаться с тем, что и у нас здесь немало трудностей. Я постараюсь отнестись как можно терпимее к этому потоку оскорблений. Но… должно быть, когда президент писал это, у него был приступ горячки.