хорошо. Но надо со всей определенностью условиться, что в конечном счете это соглашение никак не отменяет для Франции дальнейшего… возмещения в Центральной Азии или в Северном Китае.
Оставив открытым целый ряд вопросов в этой области, мсье Парем внезапно обратился к другим возможностям. Допустим, планы Верховного лорда потерпят крах. Такие случаи в истории бывали. Допустим, что в последнюю минуту Германия не выполнит условий сделки, а сообща с Италией нападет на Францию; обязуется ли в этом случае Британия принять сторону своего старого союзника? Мсье Парем на этом настаивал. Новые переговоры не могут освободить ее от прежних соглашений. С другой стороны, если Италия нападет на Францию, а Германия из-за внутреннего мятежа или по какой-либо иной причине ее не поддержит и Италия окажется в единоборстве с Францией, Франция будет вправе поступить с Италией, с ее государственными границами и африканскими владениями по своему усмотрению, и Великобритания ни в коем случае не станет вмешиваться. Это твердо обусловлено, не так ли? Тут будет иметь место простая дуэль, и Великобритании останется только соблюдать нейтралитет. Если же Франция и Великобритания, выступив совместно, потерпят поражение, то, разумеется, последняя обязуется возместить Франции всю требуемую с нее контрибуцию, независимо от любых экономических затруднений, которые она, Великобритания, будет испытывать, не так ли?
Верховный лорд так твердо верил в победу, что во всех подобных вопросах охотно уступал.
Разговор перешел на Америку и сразу стал менее напряженным.
— Похоже, что наши друзья по ту сторону Атлантического океана, запретившие спиртные напитки, хотят запретить и войну.
— Они не станут вмешиваться, — сказал Верховный лорд тоном человека, которому открыта истина.
— Для меня американский способ мышления просто непостижим, а для вас? — спросил мсье Парем. — Но если бы они все же вздумали вмешаться, — продолжал он, — так ведь у них колоссальнейший флот, а у Франции весьма растянутая береговая линия. Обязуется ли в этом случае Великобритания держать по меньшей мере две трети своих морских сил в европейских водах, южнее и западнее Ла-Манша, для защиты французских берегов?
Наконец Верховный лорд высказался со всей определенностью: Франция примет участие в деле и получит свою долю выгод. Несмотря на весьма серьезные сомнения мсье Парема, для неофициального подтверждения был приглашен германский посол. Затем, без излишней торопливости, но и без промедления. Верховный лорд возвратился к своему аэроплану, и британская эскадрилья в сопровождении почетного эскорта из аэропланов, пилотируемых искуснейшими французскими летчиками, взвилась в небо, щеголяя всеми мыслимыми фигурами высшего пилотажа. Все небо сверкало живым, изменчивым узором из аэропланов. Было очень красиво. Зрелище это поражало великолепием новизны, великолепием порядка, давало Верховному лорду ощущение своего полного и безраздельного могущества.
— В Рим, — промолвил он.
Совсем в ином духе проходила его встреча со славным Парэмуцци, образцом всех великих полководцев нашей эпохи, гением едва ли не чересчур великим для Италии.
— Вот это человек, — сказал Верховный лорд, когда они встретились.
— Ecce Homo[24], — сказал Парэмуцци.
Теперь необходимо было в самой пышной форме предложить Италии четвертое место и четвертую долю добычи от великого похода Западной Европы на Восток. Притом предстояло несколько разочаровать ее в ее надеждах на Северную Африку. Надо было отвлечь ее внимание в сторону Греции, Балкан и — счастливая мысль внезапно осенила Верховного лорда — в сторону Крыма.
Достигнуто было полное взаимопонимание.
В Риме все совершалось в классическом стиле, или, если позволено будет употребить несколько противоречивый термин, в стиле неоклассическом. Беломраморная колоннада памятника Виктору-Эммануилу послужила достойным фоном для происходящего. Верховный лорд прибыл в придворном костюме, с орденами Подвязки и «За заслуги» и в плаще, покрой которого был создан им самим. Парэмуцци для этого случая нарядился в черный бархат с серебром, широкополую шляпу его во множестве украшали страусовые перья невиданных размеров. Два великих человека встретились в фокусе огромного полукруга, образованного фоторепортерами.
— Хайль, Цезарь Британский!
— Хайль, Цезарь Цизальпинский!
Сомкнутые ряды фашистов разразились оглушительными приветствиями. Фашистские отряды заполняли всю Пьяцца Венеция. Нигде и никогда техника приветствия не достигала такой высоты, как в Италии во время правления Парэмуцци. Со своими руками, ногами, коленями, грудью, подбородками и носами фашисты поистине творили чудеса. Опуская руку, они так единодушно и одновременно хлопали ладонью по бедру, что казалось — свод небесный разламывается на куски.
— Хайль, Цезарь Британский!
И затем гремит фашистский клич. В Лондоне так не умеют.
Потом два великих человека остались наедине, и наступила минута напряженнейшего духовного общения. Парэмуцци приблизил свое лицо с пристальными, широко раскрытыми глазами почти вплотную к байроническим чертам гостя. И еще ближе придвинул крепко сжатый кулак.
— Власть! — сказал он. — Власть!
И второй кулак выразительным движением, казалось, свернул кому-то шею.
— Совершенно верно, — сказал Верховный лорд, слегка отступив по свойственной ему англосаксонской сдержанности, и чопорно поклонился.
Протянув руки, Парэмуцци словно обхватил весь земной шар. Глазами он пожирал англичанина.
— Целый мир! — сказал он. — А мы! Мы — мужество! Мы — сила жизни.
— Да, — сказал Верховный лорд. — Да.
— Люблю жизнь, — продолжал Парэмуцци. — Безмерно и страстно люблю жизнь. И смерть и опасность — алый сок жизни. Дисциплина — да, это хорошо, но главное — смерть и опасность. Обожаю необъезженных лошадей. Покушения на мою жизнь меня только забавляют.
В голосе его вдруг зазвучала нежность.
— И музыку люблю. Нашего истинно итальянского Скарлатти… И любовь! Искреннюю, страстную, безудержную любовь! Любовь учеников и энтузиастов! Не на словах, а на деле.
— Для меня, — кратко отозвался Верховный лорд, — превыше всего мой долг.
Очко в его пользу. Парэмуцци подосадовал, что не он сказал эти слова.
Нордический ум Верховного лорда ощущал в этой встрече некоторую экзотичность, и он даже начал тревожиться за исход переговоров; но когда дошло до дела, Парэмуцци оказался человеком весьма здравомыслящим. Он не скупился на обещания и заверения и согласился на четвертое место в дележе так, словно оно было не четвертое, а первое. Ясно было, что итальянский народ примет его именно как первое, как свою победу и торжество. Ибо этот Парэмуцци был чародей: в руках у него была вся слава Рима; от его речей старая шляпа могла показаться вам великой империей, а безграмотный, живущий в тесноте и без конца плодящийся народ — достаточным обеспечением для неограниченных займов…
После Парэмуцци король из Савойской династии показался Верховному лорду личностью тусклой и бледной…
Так Верховный лорд плел сеть соглашений и объединял союзников для своей Азиатской войны, для великого удара Европы по Азии. Европы против Азии. Он чувствовал себя Геродотом, проповедующим единство эллинов; величайшим Геродотом, проповедующим единство христианского мира; он чувствовал себя царем Филиппом Македонским, подготовляющим походы победоносного Александра. Он чувствовал себя Цезарем, выступающим на юг. Петром Пустынником, Иоанном Крестителем. Он чувствовал себя как… Поистине в нем оживала вся история человечества. Он верил всем обещаниям, которых с такой энергией добивался от правителей Европы. Разумеется, он замечал, что они давали обещания не так уж охотно, с оговорками и умолчаниями, но он все еще упорно шел к своей цели, не обращая внимания на легкий привкус нереальности, который это обстоятельство придавало его великим замыслам. Он был убежден, что надо лишь идти своей дорогой — и его могучая воля увлечет за собой душу и разум Европы.
Его эскадрильи гудели над Европой, а над ним было только синее небо, и над этой синевой только бог всех народов, который, конечно же, правит в подлунном мире, хотя столь многие так называемые
