– Доброе утро, — вежливо поздоровалась Мария.

Аллен испуганно потеснился к краю дороги.

– Здрасьте, — ответил он и с деланным интересом стал рассматривать вершину холма.

– Я еду в Монтерей, — продолжала Мария. — Подвезти вас?

Аллен съежился и обратил свой взор на облака и ястребов, парящих в небе.

– Мне-то ведь только до автобусной остановки, — проговорил он хмуро.

– Ну и что же? Туда ведь тоже можно подъехать, верно?

Человечек в нерешительности поскреб бакенбарды, потом, скорее для того, чтобы покончить со всем этим, чем ради удовольствия прокатиться, вскарабкался на телегу рядом с толстенькой Марией. Девушка откатилась к краю, освобождая ему место, и слегка откинулась назад.

– Поехали, Линдо! — крикнула она. — Линдо, ты слышишь, что я сказала? Трогай, пока я не рассердилась.

По шее Линдо захлопали вожжи. Линдо уткнулся носом в землю и поплелся дальше.

Некоторое время они ехали молча, но вскоре Марии пришло в голову, что было бы очень учтиво завязать беседу.

– Отправляетесь в поездку, верно? — обратилась она к нему.

Аллеи выпучил глаза на дуб, стоявший у дороги, и не сказал ни слова.

– Я никогда не ездила поездом, — немного помолчав, призналась Мария. — Но моя сестра Роза ездила в поездах. Один раз она ездила в Сан-Франциско и один раз назад. Я слышала, как очень богатые люди говорили, что путешествовать хорошо. И моя сестра Роза то же самое говорит.

– Я-то сам только в Салинас еду, — заметил Аллен.

– О, ну там-то я, конечно, много раз бывала. У нас с Розой такие друзья в Салинасе! Наша мама оттуда родом. И папа часто ездил туда с дровами.

Аллен сделал отчаянную попытку побороть свою застенчивость.

– Никак не мог завести «форд», а то бы я на нем поехал.

– Так у вас есть машина? — Новость произвела впечатление.

– Да нет, просто старенький «фордик».

– Мы говорили… Мы с Розой говорили, что когда-нибудь, может быть, и у нас будет «форд». Вот тогда уж мы поездим повсюду! Я слыхала, как говорили очень богатые люди, что путешествовать очень приятно.

Словно завершая этот разговор, из-за холма показался потрепанный «фордик» и с грохотом двинулся им навстречу. Мария вцепилась в вожжи.

– Линдо, успокойся! — воскликнула она.

Линдо не обратил ни малейшего внимания ни на «форд», ни на Марию.

В машине были мистер и миссис Мэнро. Берт обернулся и, вытянув шею, посмотрел вслед телеге.

– О бог ты мой! Ты видела? — спросил он со смехом. — Видела этого старого греховодника с Марией Лопес?

Миссис Мэнро улыбнулась.

– Послушай-ка, — воскликнул Берт, — а славная вышла бы шутка, если бы мы сказали старушке Хьюнекер, что видели, как ее старикан катил вместе с Марией Лопес!

– И думать об этом не смей! — решительно возразила жена.

– Но шутка была бы славная. Ты ведь знаешь, какие вещи она про него рассказывает.

– Нет, нет, не надо, Берт!

А Мария все ахала, простодушно болтая со своим необщительным пассажиром.

– Вы никогда не захо?дите к нам попробовать наших энчилада. Таких энчилада больше нигде нет. Потому что, знаете, мы ведь учились у нашей мамы. Когда наша мама была жива, говорили, что до самого Сан-Хуана, даже до самого Гилроя нет никого, кто сумел бы так ровно и так тонко раскатать лепешки. Вы, верно, знаете, что для того, чтобы лепешка была вкусной и тонкой, ее надо раскатывать, все время раскатывать. А так долго, как наша мама, никто не катает, даже Роза. А сейчас я еду в Монтерей за мукой, она там дешевле.

Аллен Хьюнекер прижался к самому краю сиденья и с нетерпением ждал автобусной остановки.

Возвращалась Мария уже к вечеру.

– Скоро мы будем дома, — радостно сообщила она Линдо. — Смелей, дружок, теперь уже недалеко.

Мария сгорала от нетерпения. В порыве безумного мотовства она купила четыре леденцовые палочки, и это было еще не все. Она везла с собой подарок для Розы — пару широченных, вышитых маками шелковых подвязок. Она представляла себе, как Роза наденет подвязки и поднимет юбку — разумеется, чуть-чуть. Они поставят на пол зеркало и вдвоем будут смотреть на подвязки. Потом Роза встанет на цыпочки, и они расплачутся от счастья.

Во дворе Мария медленно выпрягла Линдо. Она знала, что чем больше оттягиваешь удовольствие, тем оно делается приятнее. Было тихо. Ни одной повозки, которая указывала бы на то, что в доме есть посетители. Мария повесила на место старую упряжь и вывела Линдо на пастбищe. Потом достала леденцы и подвязки и тихо вошла в дом.

Роза сидела за одним из столиков, молчаливая и сдержанная, мрачная, страдающая Роза. Глаза ее казались тусклыми и невидящими. Она сидела, положив перед собой на стол свои полные, сильные руки и стиснув кулаки. Когда в комнату вошла Мария, она не обернулась и ничем не показала, что видит ее. Мария замерла на месте и уставилась на сестру.

– Роза, — заговорила она робко, — я приехала, Роза.

Та медленно повернула к ней голову.

– Да, — сказала она. — Ты нездорова, Роза?

Взгляд потускневших глаз вновь обратился к столу.

– Нет.

– Я привезла тебе подарок, Роза. Посмотри-ка.

Она протянула ей ослепительные подвязки.

Медленно, очень медленно Роза перевела взгляд на роскошные красные маки, а потом взглянула в лицо Марии. Мария уже готова была издать восторженный вопль. Роза потупила глаза, и две крупные слезы покатились вниз по впадинкам у носа.

– Роза, ты видишь, что я тебе купила? Они тебе не понравились? Ты не хочешь примерить их, а, Роза?

– Ты моя маленькая славная сестренка.

– Роза, скажи мне, что случилось? Ты нездорова. Ну, ты ведь должна рассказать своей Марии. У нас кто-нибудь был?

– Был, — глухо ответила Роза. — Шериф был.

Мария так разволновалась, что затрещала без умолку. — Так, значит, шериф приходил? Ну, теперь наши дела пойдут отлично. Теперь уж мы будем богаты. А сколько энчилада, Роза? Скажи мне, сколько он заказал энчилада?

Роза стряхнула с себя оцепенение. Она подошла к Марии и обняла ее по-матерински.

– Бедная моя сестренка! — сказала она. — Мы больше не будем продавать энчилада. Нам опять придется жить по-старому, и у нас не будет новых платьев.

– Ты с ума сошла! Почему ты так странно со мной говоришь?

– Это все правда. У нас был шериф. «Поступила жалоба, — сказал он, — люди жалуются, что вы открыли нехороший дом». — «Это ложь, — ответила я, — ложь и оскорбление для нашей матери и для генерала Валлехо». — «Мне подана жалоба, — говорит он, — вы должны никого к себе не пускать, или я арестую вас за содержание нехорошего дома». — «Но это же ложь», — говорю я и пытаюсь все объяснить ему. А он снова: «Сегодня днем мне подана жалоба. А когда я получаю жалобу, я уже ничего не могу поделать. Потому что, видишь ли, Роза, — говорит он мне с дружеским видом, — я всего лишь слуга людей, подающих жалобы». А теперь ты сама видишь, Мария, сестренка моя, что нам снова придется жить по- старому.

Оставив потрясенную Марию, она вернулась к своему столу. С минуту Мария пыталась собраться с