они уже были в ресторане 'Молочные реки' и сидели голые, друг против друга в большой синей ванне, полной бурлящего молока. В полупустом бело-сине-зеркальном зале находились еще три пары. Органист на перламутровой сцене в форме ракушки наигрывал русские мелодии. На разделяющей Шноговняка и Оболенского мраморной доске стоял запотевший графин с водкой и тарелка с солеными груздями.

- Все у них ничего, но почему упор на русскую кухню? - Оболенский наполнил стопки водкой.

- Молочные реки, кисельные берега, - потушил окурок Шноговняк. Сивка-бурка, вещий каурка...

- Здесь китайские черные яйца неплохо бы смотрелись.

- На молочном фоне?

- Ага.

- Эстет ты ебаный.

- Тем и живы, - Оболенский поднял стопку. - За что, педрило мелитопольское?

- За мирное небо, ептеть.

- Давай за 'Карманный бильярд'.

- Ну, давай. Витька хоть одну приличную программу слепил.

Чокнулись, выпили. Стали закусывать груздями.

- Правильные грибы у них, - громко хрустел, не закрывая губ, Оболенский.

- Они какого-то лесника нашли, он грузди солит по старому рецепту: в бочку закатает, бочку на дно озера. И хранит там.

- Кайф.

- Здесь вообще очень приличная кухня.

- Да, я помню.

Подошла длинноногая официантка в белом бикини:

- Вы готовы сделать заказ?

- А что у вас хорошего? - посмотрел снизу вверх Шноговняк.

- У нас все вкусно, - улыбнулась она. - Ливорнский форшмак, судачки в чешуе из картофеля, осетринка под вишневым соусом, куриные котлеты 'Помпадур' с клубникой и ананасами, поросята молочные.

- Блины с черной икрой есть? - спросил Оболенский.

- Конечно.

- Принесите.

- Рекомендую раковый суп 'Багратион'.

- Суп я не буду, - наполнил стопки Оболенский. - Блины. И салат овощной.

- А мне осетрину, - Шноговняк потрогал колено официантки. - И форшмак с гренками. Да! И еще по жульенчику какому-нибудь свинтите нам.

- И маслин, - подсказал Оболенский.

- И пирожков вместо хлеба.

- И попить...чего-нибудь такое...

- Морс, квас, минеральная вода?

- Морсика.

Официантка удалилась, покачивая узкими бедрами. Оболенский чокнулся со стопкой Шноговняка:

- Ванечка, давай.

- Ну, ты погнал лошадей.

- После первой и второй...

- За тебя тогда.

- А хоть бы! - Оболенский качнул своей массивной головой назад и содержимое стопки исчезло в его губищах. - Ой...хорошо.

- Я вчера с Димкой столкнулся у Потапыча.

- С каким?

- С Каманиным.

- Ааа. И что?

- Они так с 'Нирваной'лажанулись!

- Чего, накрылась?

- Не то слово. Димка десятку свою вбухал в декорации. М-м-м. Ничего водяра...Хочешь анекдот? Психа привозят в сумасшедший дом, спрашивают: ты кто? Я Наполеон. Ну, у нас уже семь Наполеонов. А я пирожное 'Наполеон'.

Оболенский пристально посмотрел на Шноговняка:

- Вань.

- Чего?

- Давай напьемся.

Шноговняк посерьезнел:

- Здесь?

- А что?

- Да я здесь хотел просто оттолкнуться. По-мягкому.

- Ну, давай тут поедим, а напьемся в 'Молотов-Риббентроп'.

Шноговняк вертел пустую стопку на мраморной доске:

- Тебе правда херово?

- Правда.

- Ну...давай. Завтра у меня - ничего. Послезавтра съемка.

Оболенский растянул губищи в улыбке, показывая желтые и кривые зубы и подмигнул маленьким, вечно влажным глазом.

Опустошив поллитровый графин водки и поужинав, они переместились из тихих 'Молочных рек' в шумный бар 'Молотов-Риббентроп'.

Недавно открывшийся, бар мгновенно стал самым модным местом у столичной богемы, вечером в нем всегда толпился пестрый народ. Оболенского и Шноговняка встретили ревом и рукоплесканиями, им мгновенно освободили центральные места за стойкой. Два неизменных бармена - Андрюша в форме капитана НКВД и Георг в черном кителе штурмбаннфюрера СС подали фирменный коктейль 'Москва-Берлин' - русскую водку и немецкий шнапс в широком прямоугольном стакане, разделенные вертикальной прослойкой алого льда.

Просторный зал бара был так же разделен пополам: одна половина, светло коричневая, как рубашки штурмовиков, была увешана нацистскими плакатами и фотографиями; другая, кумачово-красная, пестрела плакатами сталинского времени. Два белых бюста - крутолобого Молотова и худощавого Риббентропа возвышались по краям массивной стальной стойки. Попеременно звучали советские и немецкие шлягеры тридцатых годов.

Когда Шноговняк и Оболенский пили по третьему коктейлю, громко переговариваясь с Антоном Рыбалко и Алексеем Коцом, в кармане Эдуарда зазвонил мобильный.

- Да, - он приложил трубку к огромному, пронизанному синими прожилками уху.

- Эдик, плохая новость, - откликнулся голос жены.

- Чего?

- Телеграмма от Коли.

- Опять?

- Опять.

- А чего там?

- 'Отец умер. Приезжай. Коля.'

Оболенский сумрачно выдохнул и посмотрел на блестящий бюст Риббентропа.

- Эдик!

Оболенский молчал. Лицо его быстро наливалось кровью.

- Эдик!

- Да... - пошевелил он тяжелыми губами.

- Я тебя не пущу.

- Конечно... - он отключил мобильный и с силой стукнул им по стойке.

- Что стряслось? - сощурился от сигаретного дыма Шноговняк.