находилась Венера Миланская?

Служитель в униформе провел нас по опустевшему коридору к входу в ложу, обитую алым бархатом. Мы смотрели сверху на переполненный зал, на высоченный свод авансцены. В центре зала с окаймленного позолотой потолка, расписанного самим Шагалом, свисала на цепях легендарная театральная люстра. Сюжетами росписи служили сцены самых знаменитых оперных и балетных спектаклей с явным преобладанием влюбленных пар.

Где-то внизу оркестранты настраивали инструменты, и я ощутил себя поистине на небесах. Мы заняли два передних кресла, в ложе для нас была приготовлена небольшая бутылка шампанского. Я вспомнил навыки, приобретенные за годы работы официантом, и наполнил наши бокалы, не пролив ни капли. После чего провозгласил подобающий моменту тост.

— За тех, кому я обязан этим спектаклем! — начал я. — За Миланский автомобильный завод и ближайших родственников его руководства.

Она рассмеялась, оценив шутку.

Свет начал гаснуть. В ложу вошел медведь Нино (тоже в смокинге!) и скромно устроился сзади. Выражение лица у него было, как всегда, лишено эмоций, и я все гадал, с удовольствием он сюда пришел или нет.

— Ты хорошо знаешь «Травиату»? — спросила Сильвия.

— Так себе, — скромно ответил я по-итальянски. — В колледже по «Даме с камелиями» писал диплом. А вчера после занятий оживил в памяти кое-какие фрагменты. Почти час играл!

— Ого! А где же ты пианино нашел?

— Я отправился в «Ла Вуа де Сон Мэтр» и сделал вид, что собираюсь у них что-нибудь купить, а сам незаметно пристроился к «Стейнвею». К счастью, они меня не выставили.

— Жаль, что я не слышала. Почему ты меня не позвал?

— Да я и сам не знал… Но мы с тобой можем пойти туда завтра, если захочешь. Менеджер магазина меня приглашал в любое время.

— Мэтью, считай, что ты мне пообещал! — Она подняла бокал, словно заранее выражая свою благодарность. Даже в темноте зала ее улыбка сверкала жемчугом.

Вступительный хор — «Высоко поднимем мы кубки веселья…» — вполне соответствовал моему настроению. Я был заворожен присутствием легендарной Каллас на сцене, но тем не менее регулярно украдкой бросал взоры на Сильвию, наслаждаясь ее идеальным профилем.

Прошло полчаса от первых аккордов. Теперь на сцене стояла героиня, начиналась ее ария «Как странно, как странно…». «Ужели это сердце любовь узнало?» — пела Виолетта, имея в виду, что, невзирая на ее многочисленные любовные похождения, Альфред был ее первой настоящей любовью.

Каллас была в ударе и всей своей уникальной силой перевоплощения передавала страсть героини. Сильвия на мгновение повернулась ко мне, желая разделить охвативший ее восторг, а я подумал, было ли у нее в жизни подобное чувство. И если да — то к кому.

Первый акт подошел к концу, и под гром аплодисментов опустился занавес. В ложе появился еще один лакей с новой бутылкой шампанского и с канапе на подносе. Будучи в гостях, я счел необходимым внести свою лепту, хотя бы интеллектуальную. И сделал довольно нудное замечание:

— Ты обратила внимание, что на протяжении всего акта в музыке не было ни единой паузы? Ни одного речитатива — ни даже арии вплоть до самой «Как странно…».

— Да? А я даже не заметила…

— В том-то и фокус! Верди был дьявольски хитроумен.

— Как и мой сегодняшний спутник.

Свет снова погас, и на сцене начала разворачиваться трагедия.

Через несколько минут, под громоподобный рев духовых Виолетта поняла, что обречена: «Ах, гибну, как роза, от бури дыханья…» И наконец Каллас упала без чувств, чтобы ожить лишь на мгновение, взять невероятно высокое си-бемоль — и умереть от этого финального усилия.

Публика была так захвачена происходящим, что боялась разрушить чары высокого искусства. Постепенно разрозненные всплески аплодисментов слились в гром восторженных рукоплесканий, а я вдруг ощутил в своей ладони руку Сильвии. Я посмотрел на нее. Она была в слезах.

— Прости меня, Мэтью. Это так глупо…

Момент был трогательный, а извинения — излишними. У меня самого глаза были на мокром месте.

Я накрыл ее другую руку своей ладонью. Сильвия не двигалась, и в такой позе мы оставались вплоть до финала.

Я сосчитал: оперная дива четырнадцать раз выходила на поклон. Обожатели приветствовали ее стоя. Я хлопал без устали из эгоистических побуждений: пока в Каллас летели букеты, я оставался с Сильвией наедине. Мы наконец вышли из театра и сразу же увидели деликатно поджидавшего нас Нино.

Сильвия взяла меня под руку и предложила:

— Может, пройдемся?

— Охотно.

Она сделала едва заметный знак своему телохранителю, и мы отправились на ночную прогулку по Парижу. По пути нам попадались рестораны, заполненные театралами, которые поднимали свои «кубки веселья» и «жадно льнули к ним устами». Мы делились впечатлениями от артистизма Каллас.

— Понимаешь, дело ведь не только в голосе, — говорила Сильвия. — Она так перевоплощается в своих героинь, что их образы становятся совершенно реальными.

— Да. И особенно если учесть, что первая исполнительница у Верди весила почти сто двадцать килограммов. Серьезно! В сцене гибели Виолетты публика рыдала. От смеха! А Каллас в свои годы выглядит как стройная молодая женщина, а не какая-нибудь рекордсменка по борьбе сумо.

Сильвия отреагировала мелодичным смехом.

Пройдя всю улицу Сент-Оноре, я предложил поймать такси — или, на худой конец, сделать знак Нино, который покорно следовал за нами в «Пежо» со скоростью около двух миль в час (не в машине «ФАМА», отметил я). Но Сильвия, полная энергии, настояла, чтобы мы и остаток пути проделали пешком.

Перед тем как перейти через Сену по мосту Нёф, мы присели на скамейку, чтобы перевести дух. Отсюда город являл собой целую Галактику, разбегающуюся в бесконечность.

Мы были совершенно одни, и я гадал, поделиться ли с ней своими спутанными мыслями и переживаниями. Достаточно ли хорошо мы друг друга знаем? В этом я еще не был уверен. Однако решил рискнуть.

— Сильвия, ты всегда так плачешь, когда слушаешь «Травиату»?

Она кивнула.

— Мы, итальянцы, сентиментальный народ…

— Американцы тоже. Но знаешь, я заметил, что происходящее на сцене находит у меня отклик потому, что имеет параллели в моей собственной жизни. Театр для меня — это своеобразный способ вспомнить свои былые переживания.

По ее глазам я видел, что она меня прекрасно понимает.

— Ты ведь знаешь про мою мать?

— Да.

— Знаешь, сегодня, когда врач на сцене объявил, что Виолетта мертва, я невольно вспомнила, как те же слова произнес мой отец о маме. Хотя… Чтобы вспомнить это, мне не требуется никаких театральных предлогов. Я по-прежнему ужасно по ней тоскую.

— А как с этим справился твой отец?

— Да никак. Прошло уже почти пятнадцать лет, а он все еще прячет голову в песок. Иногда мы с ним говорим по душам, но по большей части он весь в работе. Сидит у себя в кабинете, отгородившись от людей.

— И от тебя в том числе?

— Думаю, от меня — в первую очередь.

Я подумал, не слишком ли тяжела для нее эта беседа. Но она вдруг сама разговорилась:

— Я была совсем маленькая и не могла в полной мере оценить ее: она была первой женщиной- редактором «Ла Маттины», была предана делу социальных реформ и очень храбрая. А этой планке