на коленях приползет назад».

Ну уж дудки, я этого не допущу!

…Мы пробыли в гостях так долго, что Луиджи успел смениться. Перед квартирой Эви ночной дежурный по имени Боб остался терпеливо ждать, не зная наверняка, нужно ли проводить меня вниз. Я и сам не знал, чего сейчас захочет Эви. Но у нее, к счастью, таких сомнений не было.

— Нам совсем не удалось поговорить. Может, заглянешь ненадолго?

— С удовольствием, — ответил я, и Боб почтительно удалился.

— Я сделаю кофе, и мы его выпьем в студии, — предложила Эви, показывая на комнату справа от входной двери. — Тебе какой, с кофеином или без?

— Знаешь, мне завари настоящего. Я потом еще в лабораторию заскочу.

— В такое время?!

— Это у нас такая традиция. Я ее сам установил. Надо убедиться, что ребятам, которые выходят в субботу в ночную смену, засчитываются сверхурочные.

Я вошел в студию и зажег свет. Это был настоящий рай для музыканта. Стены были или уставлены книгами, или обшиты звукопоглощающим материалом из натуральной пробки — на случай, если вздумается играть в неурочное время. В библиотеке были собраны, наверное, все существующие в природе книги о виолончели.

Пюпитр стоял у окна, так что во время игры Эви могла смотреть на реку. Тут же красовался большой «Стейнвей».

В тот момент, как я шагнул к инструменту, Эви внесла поднос с кофе. С присущей ей тактичностью она промолчала.

Я взял поднос, поставил на стол и обнял ее.

Мы крепко прижались друг к другу. Затем поцеловались. Уже не как друзья, а без пяти минут любовники. Все произошло удивительно естественно. Я на секунду отстранился от Эви и прикрыл дверь, так чтобы звуки нашей любви остались внутри студии. Комнаты, предназначенной для звуков музыки.

В ту ночь я родился заново. Я знал, что вот я сейчас проснусь — и рядом будет Эви. Не просто завтра или послезавтра. Она будет рядом каждое утро, до скончания веков. Вот я открою глаза, протяну руку и дотронусь до нее. Я впервые начал понимать значение слова «вечность».

Я столько лет был знаком с Эви, а ни разу не видел ее даже в купальнике. Поэтому ее тело стало для меня настоящим откровением. Ее грудь я впервые увидел, когда коснулся ее губами.

В любви Эви продемонстрировала такую нежность и чувственность, каких я в ней и не подозревал. Как это мне раньше удавалось подавить в себе желание, которое она во мне возбуждала?

Нас разбудили лучи солнца, и это тоже было частью природы. Частью мироустройства. Я проснулся влюбленным.

Потом нам пришлось посуетиться. Девочки еще спали, так что у нас еще было время соблюсти подобие приличия. Эви побежала к себе в спальню, а я быстро оделся и прибрался в студии — точнее, придал ей такой вид, словно я в самый последний момент решил заночевать. (Я всерьез опасался, что Лили и Дебби не купятся на такую ерунду, но почему-то мне казалось, что мое присутствие их вряд ли огорчит.)

Короче, мы позавтракали как одна семья, а когда дети разошлись по своим комнатам, чтобы заняться своими обычными воскресными делами, мы с Эви остались сидеть друг напротив друга с глупыми улыбками на лице.

— Что ж, надо признать, все произошло довольно быстро, — со смехом сказала она.

— Не думаю, что секс после двадцати лет знакомства можно отнести к разряду поспешных. Ты не согласна?

Я и без слов видел, что она на сей счет думает. Оставалось решить один вопрос: что дальше?

Мы пили кофе и делали вид, что читаем газеты. А на самом деле нас просто распирало желание обсудить наше будущее. Наше общее будущее.

— Домой поедешь? — спросила она.

— Не сразу. Но рано или поздно мне придется сменить хотя бы рубашку.

— А потом?

— Не знаю. А ты что думаешь?

— Что я думаю? Я думаю, Мэт, что мы открыли новую страницу. И как будем ее продолжать?

— Именно так, как ты сказала, Эви. Будем писать продолжение. Одна проблема — квартира у меня маловата для виолончели, а тем более для твоих дочерей.

— Тогда позволь пригласить тебя пожить здесь. Скажем, недельку.

— А девочки?

— Согласна, с ними может возникнуть проблема, — призналась она с улыбкой. — Боюсь, они тебя домой вовсе не отпустят.

Именно так и случилось.

Неделя превратилась в месяц, затем два и три. Однажды вечером Дебби, никогда не лезшая за словом в карман, без тени смущения спросила:

— Мэтью, можно мне тебя, называть папой?

Покосившись на Эви, я ответил:

— Это зависит от того, согласится ли твоя мама, чтобы я назвал ее миссис Хиллер.

Для себя я это решил давно, просто ждал удобного момента спросить.

— Мам, ну что? Ты согласна?

Эви сияла.

— Только если ты и твоя сестра будут подружками невесты.

— Это что, нам купят новые платья? — вдруг подала голос Лили. До этого момента она только слушала.

— Да, детка, — ответила Эви. — У нас теперь все будет новое!

Спустя неделю судья Сидни Бричто нанес нам визит и объявил мужем и женой. Свидетелями были дочки Эви. Скрипачка Джорджи была посаженой матерью, а мой помощник доктор Морти Шульман держал кольца. Особое поощрение получил муж Джорджи, бухгалтер Харви: ему было доверено сыграть то, что в нотах называлось «Свадебным маршем».

Нам оставалось только сообщить родителям. Миссис Уэбстер прокричала свои поздравления так громко, что мы расслышали бы их и без телефона, хоть она находилась в Айове.

Чаз от радости впал в тихое помешательство.

— Прости, что не позвал на церемонию. Ты, надеюсь, не обиделся?

— Это будет зависеть от того, получу ли я приглашение на банкет.

— Получишь, получишь. Это будет на Рождество, когда мы с Эви приедем навестить вас с мамой.

— Тогда считай, что я не обиделся. Поздравляю тебя, Мэт. Ты оказался еще умнее, чем я думал.

Я впервые почувствовал себя живым. Я понял это лишь спустя месяц после свадьбы. Как я мог потратить столько лет на какое-то половинчатое существование? Не имея опыта совместной жизни с другим человеком (если не считать Африки), я не представлял себе, что такое брак в его повседневной действительности. И все гадал, смогу ли я совмещать маниакальную увлеченность своей работой с ролью добропорядочного мужа.

Однако Эви изначально считала, что я на это вполне способен, и постоянно давала мне возможность убедиться в ее правоте.

Она также научила меня исполнять родительские обязанности. Очень скоро я начал наведываться в школу, где учились девочки, обсуждать с учителями их проблемы так, словно я всю жизнь только этим и занимался. (Участие Роджера в их школьной жизни ограничивалось подписью, которую он ставил в их дневниках в конце каждого семестра.) В каком-то смысле я столь многому научился, наблюдая за Эви (не говоря уже об опыте «воспитания» собственного брата), что смело ринулся исполнять обязанности, которые можно отнести к числу самых сложных в человеческой жизни.

Было такое впечатление, будто мы с Эви были вместе всегда. Она интуитивно чувствовала, как вести жизнь от первого лица множественного числа.

Среди ее любимых занятий было посещение круглосуточного супермаркета по дороге с очередного