«Однако! – подумал Алексей. – И зачем ей вздумалось такую красоту скрывать? Жениха не вернешь и годы вспять не направишь!»

Иван тоже несказанно был поражен столь необыкновенным превращением Марфы и, видимо, поэтому не отходил от нее ни на шаг, тая от блаженства, если она обращалась к нему или просила что-нибудь передать со стола.

Поначалу весь разговор вертелся вокруг счастливого избавления Алексея. В связи с этим ему, не задумываясь, простили превращение в Алексея Дмитриевича, а Маша и учитель буквально засыпали его вопросами. Марфа большей частью молчала, лишь бледнела и качала участливо головой, когда он описывал в подробностях свое пребывание в яме и мытарства в плену у разбойников Тобурчина.

Маша с интересом рассмотрела его амулет и сказала, что его галлюцинации определенно вызваны горячечным бредом, но, возможно, и тем, что он надышался газов, которые скопились в погребении. Хотя немного странно, что ему привиделась Белая Волчица – прародительница всех тюрков, какой ее описывают в древних легендах и сказаниях. А камень в ее руке – это первооснова жизни – яйцо...

Маша смущенно улыбалась, объясняя все это. Казалось, она верила и не верила в его видения, но, если судить по странному блеску в глазах, больше все-таки склонялась ко второму, хотя не желала выказывать свои сомнения окружающим. Все-таки она была ученым и не должна была впадать в мистику.

– Судя по всему, Алексей Дмитрич, – эта бабуля вернула вас к жизни! Честно сказать, я б могла предположить, что вы сочиняете, но вы не знакомы с эпосом тюрков, поэтому ваши видения для меня сплошная загадка! Я даже немного завидую вам! Я знаю массу фактов из истории Хонгарая,[50] но мне ни разу не приснилось ничего подобного. Я думаю, мы еще побеседуем с вами на эту тему, Алексей Дмитрич, и вы более подробно расскажете мне о Белой Волчице и вашей спасительнице Чечек. Похожее слово до сих пор сохранилось в тюркских языках. И переводится оно как раз «цветок».

– Машенька оседлала своего конька! – произнес Михаил и склонил голову в поклоне. – Вы у нас великая труженица, Мария Викторовна! Огромное вам спасибо, что привели в порядок мою коллекцию. А то я, грешным делом, о некоторых приобретениях уже и позабыл. Теперь у меня что-то вроде музея получилось. Завтра вечером, после взрыва шахты, я устраиваю большой прием для тесинского общества и обязательно покажу всем, что сотворили ручки Машеньки с тем хламом, который несколько лет пылился в корзинах да ящиках.

– Не стоит преувеличивать мои заслуги, – покраснела Маша, а потом вдруг поднялась на ноги и подняла свой бокал. – Возможно, мне не стоит произносить тост, но я хотела бы выпить за то, чтобы эти коллекции, Михаил Корнеевич, по вашей доброй воле перешли в дар городскому музею. Там им обеспечат не только надлежащее хранение, но они станут доступны самым широким народным массам, и в первую очередь детям.

Михаил ошеломленно посмотрел на нее, залпом выпил шампанское и вдруг отчаянно махнул рукой:

– Принимается! Завтра же подпишу дарственную. – Потом посмотрел пристально на зарозовевшую от радости Машу и вовсе лихо добавил: – И здание музея непременно выстрою, чтобы древности эти было где выставить!

Гости захлопали в ладоши и одобрительно загудели. А у Алексея болезненно сжалось сердце. Маша и Михаил обменялись довольно красноречивыми взглядами. Кажется, никто из гостей их не заметил, но восторг, промелькнувший в глазах Маши, однозначно подтвердил его подозрения, что этим поистине королевским подарком Кретов окончательно сломил ее сопротивление. И нужно только время, чтобы Маша сама об этом догадалась. Алексей вздохнул и переключил свое внимание на других гостей.

После излияний восторга общая беседа медленно, но переключилась на волнующие всех проблемы – убийство Столетова и завтрашний взрыв шахты. Алексей заметил, как сразу помрачнел Михаил и все чаще и чаще стал прикладываться к своему бокалу. Федька бесшумно скользил между гостями, явив миру отменные лакейские навыки. Иногда Марфа подходила к его столику, отдавала кое-какие приказания, а Иван неотступно крутился рядом, заглядывал ей в глаза, льстиво улыбался, поддерживал под локоток и провожал обратно до кресла.

Алексей от души забавлялся, обнаружив у приятеля замашки записного бонвивана. Он и представить себе не мог, чтобы Иван, любимым делом которого было работать под пьяненького мастерового или приказчика в дешевых кабаках и распивочных, на самом деле умел вписаться в любое общество, что он сейчас усиленно демонстрировал.

В очередной раз проводив Марфу к креслу, он устроился рядом с ней и вдруг склонился к ее ногам и поднял с пола скатанный в трубочку листок бумаги. Подав его Марфе, любезно поинтересовался:

– Кажется, Марфа Сергеевна, это вы уронили?

Марфа взяла бумажку, развернула ее и с недоумением покачала головой:

– Нет, это не мое! – Всмотрелась внимательнее и удивленно произнесла: – Какие-то значки! Что-то непонятное! – Она скомкала бумажку, бросила ее в пепельницу и поднялась на ноги. – Пойду распоряжусь насчет чая. – И окликнула Федора, велев ему следовать за ней, чтобы помочь на кухне. Они вышли из комнаты, и тут же Иван, отпив вина из бокала, поперхнулся и, вылупив от напряжения глаза, залился кашлем. Прикрыв рот платком, он выскочил из гостиной.

Алексей же взял из пепельницы бумажку, разгладил ее на ладони. На ней действительно были изображены три странных значка, совершенно ничего ему не говорящих, кроме разве идеально выведенного кружочка в конце. Сердце его, казалось, остановилось на мгновение, а потом зачастило, словно после бешеной скачки по степи. Но он постарался скрыть волнение и протянул бумажку учителю:

– Владимир Константинович, это ничего вам не говорит? Какие-то непонятные письмена, латинские, если я не ошибаюсь.

Учитель, приподняв очки на лоб, внимательно вгляделся в значки и улыбнулся:

– Как раз ошибаетесь! Это старославянские буквы, и означают они число «шестнадцать», потому что наши далекие предки вместо цифр пользовались буквами. Вторая из них – число «десять», а первая – «шесть». – Владимир Константинович повертел бумажку перед глазами. – Но что это за кружок, поверьте, не знаю.

– А может, его вместо точки поставили? – поинтересовался Алексей.

– Вполне возможно, но кому в голову придет морочить себя подобными изысками?

– А ну-ка, дайте мне! – протянул руку Михаил. – Что еще за значки? – Он с интересом уставился на бумагу. – И впрямь филькина грамота. – Повертев листок в руках, он посмотрел его на просвет, проверил обратную сторону и вернул учителю. – Шестнадцать. При чем тут шестнадцать? – И вдруг встрепенулся и попросил учителя: – Дайте-ка еще разок взглянуть.

В этот момент на пороге возник Иван с красным от натуги лицом. Что-то виновато пробормотав, он юркнул в кресло, протирая заслезившиеся от кашля глаза носовым платком. Следом за ним в гостиную вернулся Федор, сгорбившийся под тяжестью огромного самовара, который ему помогал тащить уже известный Алексею швейцар. Марфа внесла на подносе большой торт. И когда поставила его на стол, гости радостно захлопали в ладоши. Торт был украшен разноцветною глазурью и марципанами.

– Смотри, Марфуша, на что я обратил внимание, – подозвал сестру Михаил и ткнул пальцем в бумажку. – Ну точно твой Евгений постарался.

– О чем ты говоришь, Миша? – прошептала Марфа и сильно побледнела. – Евгения давно уже нет в живых. – Она бросила на гостей потерянный взгляд и, склонив голову, вышла из комнаты.

– Ну дурак! – произнес растерянно Михаил. – Ведь зарекался уже, что не буду жениха ее вспоминать. Нет, опять язык распустил. – Он вновь поднес к глазам записку. – А кружочки и вправду один в один. Я их хорошо помню. Мальцом сколько записок перетаскал сеструхе от ее кавалера.

– Постойте, постойте, – насторожился Иван, вмиг забывший о собственных страданиях, – кого вы имеете в виду?

– Кого? – переспросил Михаил. – Евгения Карнаухова, бывшего жениха моей сестры. Они даже обручились, но обвенчаться не успели по той причине, что Евгений попался на одном неблаговидном деле. Получил бессрочную каторгу, где и сгинул бесследно.

Иван прищурился:

– На каком деле? Выражайтесь точнее, Михаил Корнеевич!

– Но я не знаю подробностей, я ж тогда совсем еще мальцом был. Знаю только, что его поймали на