Алексей заметил чье-то мелькнувшее лицо.

– А где ей быть? – удивился парень. – Небось Васятку укачивает. Только что со Степанидой его в бане купали.

Придерживая рукой шашку, урядник бойко простучал сапогами по ступенькам крыльца.

«Надо же, и хромать перестал!» – снова поразился Алексей. И в следующее мгновение понял причину его неожиданной резвости. Распахнулись двери веранды, и на крыльцо выскочила молодайка в накинутой на плечи яркой цыганской шали.

– Егор! – радостно вскрикнула она, раскинула руки и тут увидела чужого человека, да еще в мундире. В мгновение ока лицо ее изменилось. Женщина строго поджала губы и степенно произнесла: – Рады видеть вас, Егор Лукич! Какими судьбами в наши края?

– Да вот, проездом, – неожиданно смущенно произнес урядник, – ехали с Алексеем Дмитричем по казенным делам. Думаем, дай-ка к Арине Макаровне заглянем! Авось не выгонит, позволит в доме переночевать.

– Что ж выгонять? – Женщина настороженно посмотрела на Алексея. – Дом большой, всем места хватит! – И чуть отступила, вытянув руку в сторону открытой двери. – Проходите, гости дорогие! К самому столу поспели! Мы со Степанидой как раз вечерять собирались!

– Вечерять – это хорошо! Я б сейчас и жареную подкову съел, не отказался! – преувеличенно бодро произнес урядник и пригласил: – Не робейте, Алексей Дмитрич! Заходите в дом, раз хозяйка приглашает! Чё комаров на улице зазря кормить?

Рослая рябая баба в синем сатиновом сарафане и надвинутом на самые глаза платке собирала на стол. Егор и Алексей по очереди умылись под рукомойником. Арина подала каждому чистый рушник и устроилась на лавке у окна, не спуская глаз с Егора. Он же намеренно обходил ее взглядом, но по тому, как обращался к Степаниде и как та по-свойски приняла у него шашку и мундир и унесла их в горницу, Алексей понял, что Егор в этом доме частый гость. Его подозрения подтвердил крупный черно-белый котище, который откровенно по-хозяйски запрыгнул к Егору на колени и принялся мурлыкать и тереться головой, требуя, чтобы его приласкали.

Сели ужинать.

– Сегодня я будто знала, что вы, Егор Лукич, заглянете, – сообщила Арина, и Алексей заметил, что она с трудом скрывает радость, так и струившуюся из ее глаз. – Велела гуся с капустой сготовить да груздей из подвала достать. Пробуйте, пробуйте со сметанкой. Они в этом году ядреные получились. – И, спохватившись, пододвинула одно из блюд Алексею: – Кушайте, Алексей Дмитрич, это сохатина жареная! Братовья нынче сохатого добыли и со мной поделились...

Егор ел медленно и степенно вел разговор, расспрашивая женщин о том, сколько сена накосили, огулялись ли коровы, много ли зерна намолотили. И лишь иногда косился на Алексея, но тот молча отведал всего понемногу, а теперь пил чай с шаньгами. И между делом наблюдал за Егором и Ариной.

Хозяйка была не так уж и молода, как показалось ему первоначально. За тридцать уже точно перевалило. Но лицо у нее было свежим, без единой морщинки, черная коса уложена короной над высоким лбом, полные губы еще по-девичьи свежи, и женщина едва сдерживалась, чтобы не растянуть их в улыбке, но глаза ее выдавали. Большие, серые, они светились откровенным счастьем и восхищением. Она ловила каждое слово Егора, с готовностью отвечала ему и лишь иногда бросала быстрый взгляд исподлобья на молодого гостя. Она уже поняла, что он как бы начальник над Егором, и оттого держалась скованно и явно робела в его присутствии.

Внезапно из горницы донесся детский плач. Степанида всплеснула руками и скрылась в комнате. Тотчас послышался ее ласковый голос, словно она кого-то уговаривала или успокаивала. Плач стих на мгновение, но тут же раздался вновь, и с еще большей силой. Арина вскочила на ноги и, бросив на гостей виноватый взгляд, поспешила следом за Степанидой. Теперь уже два женских голоса принялись что-то напевать и приговаривать, а детский голосок что-то лепетал и нежно гулил им в ответ.

Егор вытянул голову и насторожился. Среднего роста, поджарый, с широким лицом, на котором выдавались обтянутые смуглой кожей скулы и выгоревшие на солнце темные, с заметной рыжиной усы, он походил на строевого казака лет так сорока с гаком, вошедшего в самый боевой возраст, когда уже втянулся в походную жизнь и способен дать сто очков вперед любому желторотому казачишке, впервые севшему на собственного строевого коня. Такое впечатление усиливалось за счет ладно пригнанного форменного мундира и шашки – с ней он на службе никогда не расставался – да еще нагана, который крепился к желтому шнурку, висевшему у урядника на шее.

На пороге горницы показалась Арина. Она раскраснелась, а губы так и расползались в счастливой улыбке. Степанида шла следом и несла на руках младенца в одной рубашонке, пухлощекого, с круглыми голубыми глазенками, вполне осмысленно смотревшими на взрослых.

– Васятка! – отчего-то охнул Егор и поднялся на ноги. Он растерянно оглянулся на Алексея, словно спрашивал у него позволения, но Степанида подала ему младенца, и тот неожиданно засмеялся и потянулся к гостю ручонками.

– Ишь ты, признал папаньку, – произнесла растроганно Степанида.

А Арина с вызовом посмотрела на Алексея и, уже не стесняясь, опустилась на лавку рядом с Егором.

«Вон оно что!» – успел подумать Алексей.

А Егор уже повернулся к нему и, смущенно улыбаясь, прижал сына к груди.

– Смотри, Алексей Дмитрич, чё я на старости лет сотворил! Еще одну лихую кровь по земле пустил! – Он погладил ребенка по головке и, уже не скрываясь, обнял Арину за плечи: – Доброго сына мне Ариша удружила! – и расплылся в счастливой улыбке. – Пусть растет, казачок! Солнышка у бога на всех хватит.

Мальчонка, упираясь крепкими ножками, резво прыгал у него на коленях, громко смеялся, пуская пузыри, а то вдруг принимался тянуть Егора за усы или теребить пуговицы форменной рубахи.

Степанида, глядя на них, ворчала не слишком сердито:

– Ну, разгуляете мне мальца! Сами будете ночью водиться! – но, похоже, делала это для порядка, потому что с нескрываемым умилением наблюдала за встречей отца с сыном.

А Егор шлепал сына по голой попке, тискал его, дул в ухо, щекотал усами, отчего Васятка заходился звонким смехом и норовил ухватить отца за нос или за волосы.

– Ну лихой казак растет, ну лихой! – восторгался Егор, и Алексей удивлялся, насколько разительно изменилось его лицо. Жесткие складки в уголках губ разгладились, а глаза светились необыкновенной лаской и любовью, когда он смотрел на сына или на свою Аришу. А она словно расцвела в одночасье и гляделась вовсе красавицей, купаясь в той волне обожания, которой окутывал Егор ее и Васятку.

Она обеспокоенно ахала и подставляла руки, когда Егор, по ее разумению, слишком высоко подбрасывал сынишку. Ясная материнская радость прямо-таки лилась из ее сияющих глаз. Она льнула к плечу Егора, заглядывала ему в лицо, и Алексей, почувствовав себя третьим лишним, вышел на крыльцо покурить.

Вскоре Егор присоединился к нему. Молча пристроился рядом на ступеньках. Засмолил свою цигарку. Некоторое время только вздыхал и что-то неясно бормотал, пуская дым в высокое, усыпанное крупными звездами небо.

– Да, – наконец произнес он и далеко сплюнул с крыльца. – Такая вот штука случилась, Алексей Дмитрич! Не думал, что в сорок шесть годков зачну как бы двойную жизнь вести. В слободе у меня три дочки подрастают, и женка добрая, справная! Куда мне от них? – Он покачал головой. – И с Аришей вот уже три года... Сынишку смастерили! Так что как хотите, так и судите меня, Алексей Дмитрич, но без Арины жить не могу, и дочек бросить рука не поднимается! Так и живу, – усмехнулся он зло, – в слободе – женка, а в станице – любка! – И добавил совсем тихо: – И вправду люба она мне, Алексей Дмитрич! Люба, просто спасу нет! Бывало, неделю-другую не вижу, спать не могу, сердце на куски разрывается. Как они там без меня? Не случилось ли чего? – Он помотал головой и виновато посмотрел на Алексея. – А ведь восемь лет прошло, как только в Сибирь вернулся. А до этого двадцать лет солдатские щи хлебал. Забрили мне лоб, не посмотрели, что я у мамки один был... – Он вздохнул и затянулся цигаркой. Выпустил столб дыма, помолчал, вспоминая: – Пол-Европы сапогами истоптал, все Балканы вдоль и поперек на пузе исползал. И с башибузуками[38] дрался не на жизнь, а на смерть. У них ведь закон такой: грабь, убивай, насилуй «райя», так они славян называли, «стадом», значитца, и тебе ровно ничего не