– Ничего, как-нибудь стерпит, – ответил Егор и снова постучал в ворота.

– Иду ужо, – донеслось из-за частокола. – Кого принесло на ночь глядя?

– Отставного унтер-офицера егерской команды гвардейского Синявинского полка, ныне урядника полиции Базинской волости Тесинского уезда Егора Лукина Зайцева, а также подпоручика корпуса Горных инженеров Илью Николаевича Полетаева! – отбарабанил урядник.

За воротами помолчали, потом глухим басом пробурчали:

– По какой надобности?

– Это мы тебе объясним, когда в избу пустишь, – ответил Егор и прикрикнул: – Давай отворяй ворота, Протасий! И не вздумай шутковать!

Ворота скрипнули, пропуская всадников. Они спешились и привязали лошадей к перилам крыльца. Старец окинул их недружелюбным взглядом из-под густых бровей и вместо приветствия пробормотал:

– Я с властями не шуткую! Проходите в избу. – И первым поднялся на крыльцо.

В сенях было темно, но старец привычно нашел ручку и потянул на себя дверь. Внутри изба состояла из одной большой комнаты. Половину ее занимала огромная русская печь из дикого плитняка, вдоль стенок раскинулись просторные лавки. На одной из них лежали лисья доха и подушка в цветной наволочке, видно, здесь старец спал.

Передний угол занимала божница из икон с непривычно темными ликами, со сложенными молитвенно двумя перстами, в медных окладах, а то и вовсе без оных, да серебряный восьмилапый крест, под которым едва теплилась лампада. Здесь же высилась толстая книга в кожаном переплете с серебряными замочками.

– Пищу отведайте, – провозгласил старец, вытянув руку в направлении стола. – Токмо рожу поначалу умойте, от скверны мирской очиститеся!

– Нам чтоб от скверны отмыться, никакой воды не хватит, – заметил Егор и проковылял к лавке. Опустившись на нее, сразу перешел к делу: – Сказали мне, Протасий, что знахарствуешь ты потихоньку!

– Знахарство есьм от анчихриста, – пробубнил недовольно старец, перебирая лестовку,[37] – я ж страдания телесные снимаю и боль усмиряю!

– Ну так сними страдания, – Егор, не дожидаясь согласия старца, стянул сапог и размотал повязку на ноге. – Смотри, вчера медведь изрядно тяпнул. Кабы не разнесло!

Старец подошел к нему, молча, не притрагиваясь к ноге урядника, осмотрел ее, потом прошел за печку и вынес стеклянную баночку, обмотанную тряпкой.

– Возьми барсучье сало. Ногу им мажь исправно, токмо не приемли ни зелья пьяного, ни табаку вонючего, ибо пагуба то и житию поруха!

– Выходит, болячки мазать, а водку не пить и табак не курить? – уточнил Егор, вертя в руках баночку.

– Воистину так! – ответил старец и осенил себя двумя перстами.

Алексей тем временем рассматривал старца. Это был высокий крепкий мужик, по возрасту он явно не тянул на старца: в буйных с легкой рыжиной волосах ни сединки, да и глаза под тяжелыми бровями смотрели на мир не столь смиренно и покорно, как хотелось бы их владельцу. И он, наверняка зная об этом, предпочитал большей частью смотреть в пол, перебирая пальцами косточки лестовки, или крайне быстро отводить глаза в сторону от собеседника. Одет он был в домотканую рубаху, подпоясанную веревкой, в мягкие ичиги из оленьей кожи и войлочный капелюх, который частично прикрывал подстриженные в скобку волосы. Длинная борода спускалась на грудь, и в ней было гораздо больше седины, чем в волосах.

«Интересный старец и, похоже, не брезгует мирскими людьми, если приглашает к столу», – подумал Алексей.

На столе исходила паром отварная картошка. Рядом в берестяной плошке белела крупная соль. Свежеиспеченный хлеб порезан тонкими ломтями. А в большом деревянном блюде светился, как свежая смола на солнце, соленый хариус. И Алексей почувствовал, как во рту скапливается голодная слюна. С того времени, как они пообедали в трактире, прошло часов восемь, не меньше.

Но Егор, видимо, не собирался разделять ужин со старцем, потому что резво замотал раненую ногу, натянул сапог, а потом вернул ему баночку.

– Ладно, благодарствуй, но нам это без надобности! Без водки еще можно прожить, но без табаку это уж уволь!

– Сатанинское зелье потребляшь, малакайник! – произнес старец сердито, а глаза его гневно полыхнули. – Писание свято не привечашь – тяготу бремени несешь! Ибо помышления твои, никонианин, суетны и неразумны, борзо скачка в глумлении пустяшного жития!

– Это ты верно заметил, – вздохнул Егор, – борзо скачка... Но не такое уж наше житие и пустяшное, правда, Алексей Дмитрич? Вон вчера медведя завалили, что двух мужиков порвал. Один из них Захарка Бугатов, тот, что управляющего завода Тригера в котел сбросил. Слышал небось? Так вот, это анчихрист так анчихрист был! Но и смерть лютую принял за грехи тяжкие.

Старец ничего не ответил, лишь повернулся к божнице и принялся креститься на образа, бормоча при этом:

– Безбожна-а Ру-усь в зловредии и маловери-и. Отрекши святость и све-ет, через коий видим ми-ир и существу-уе-ем... Спаси, Христе, от злых дея-аний наших и течем к добру-у и понима-а-анию...

Они захлопнули за собой дверь и вышли на крыльцо.

– Что за спектакль ты устроил, Лукич? – спросил Алексей. – Или на Протасия у тебя тоже кулак чешется?

– Не то слово, Алексей Дмитрич, не то слово! – вздохнул урядник. – На нем воду возить, а он вишь как складно языком чешет. И заметил, за стол он нас пригласил, что противо их обычаев и законов, а вот ногу мою побрезговал рукой взять?

– Конечно, заметил. По-моему, шарлатан он какой-то, а не старец. Паспорт у него есть?

– Есть, я, как только он в скиту объявился, сразу же проверил. По бумагам он мещанин из Томска Аверий Корнилов, но принял веру раскольничью и в скит по собственной воле удалился. Прежде тут старец Амвросий жил со старухой своей Ермионией. Только сам по осени еще в тайге сгинул, а на его место, дескать, Протасия прислали, мне на беспокойство. С бабкой-то они, похоже, неплохо ладили, но месяца два уже, как она преставилась, так что Протасий теперь в скиту полный хозяин.

– Но старообрядцы не признают документов, а у Протасия, сам говоришь, паспорт есть.

– А я что гутарю? Для моего беспокойства он здесь поселился! Какой он, к дьяволу, старец, хотя и двумя перстами крестится... – Он махнул рукой. – Ладно! Все равно до него доберусь, дай только немного с делами разобраться. – И прикрикнул на собачонку, так и льнувшую к их ногам: – Отвяжись, Варька! Не кормит тебя хозяин, что ли? – И пояснил: – Такая тварь прилипчивая! Если увяжется – не отгонишь!

Собачонка, обиженная подобным отношением, отскочила в сторону и залилась звонким лаем. И этот лай сопровождал их до той поры, пока они не выехали на основную тропу, которая через полчаса вывела их к околице казачьей станицы Иванцовской.

Егор пришпорил своего коня и понесся вскачь по извилистой улице, которая выходила на небольшую площадь перед деревянной церквушкой. Алексей не отставал от урядника и крайне удивился, когда заметил, что его лошадь сама свернула к просторному дому под железной крышей и остановилась. Перед домом росло несколько кустов черемухи, позади тянулся большой огород. С другой стороны к нему подступали хозяйственные постройки – крепкий амбар, просторная конюшня, сарай, свинарник, высокий крытый сеновал. За огородом, ближе к реке виднелась низкая крыша баньки.

– Вот и приехали. – Егор с самым довольным видом расправил усы и крикнул по-хозяйски: – Эй, Прошка! Отворяй ворота!

В ответ послышался громкий собачий лай, который тут же сменился радостным визгом. Пес принялся бросаться на ворота, взлаивая от восторга.

Ворота раскрылись. За ними стоял высокий парень, с взлохмаченными волосами и широким курносым лицом. Зевнув во весь рот, он принял вожжи из рук Егора и только тогда весело произнес:

– Здравствуйте вам, Егор Лукич! Давненько вы к нам не заглядывали!

– Арина Макаровна дома? – спросил вместо ответа Егор, не отводя взгляда от окон. В одном из них