Через час трое всадников взбирались по крутой горной тропе на перевал. Раскаленный шар солнца перекатился на западную сторону неба, по которому табуном бежали легкие облака, сбиваясь в курчавые тучи, зависшие над горизонтом. В ущельях затаились прохладные тени, срывались вниз с отвесных стен похожие издали на серебряные ленты потоки горных ручьев.

Справа от тропы гигантские уступы серых, изломанных временем и стихиями скал образовали огромный цирк, над краем которого навис ледник. Из-под него выбивался мощный водопад, который, преодолев несколько каскадов, сбегал на дно долины, укрытой зарослями кедрача и пихты.

Слева дыбилась гора, заваленная обломками огромных камней. Снизу ее подбивали пожелтевший снежник и свежая осыпь. Тропа то терялась среди этих камней, то возникала вновь, поднимаясь на небольшие террасы и прилавки с альпийскими лужайками, заросшими гигантскими травами с резными листьями и пряным запахом.

На седловине перевала они обнаружили полуразрушенный охотничий балаган. Ермашка объяснил, что неподалеку находятся солонцы, куда приходят маралы, козы, косули полакомиться солью. Здесь же проходит тропа, по которой звери кочуют из одной долины в другую. И правда, вся седловина была истоптана копытами многочисленных животных, а среди кустов карликовой березки они заметили несколько лежек с клочками бурой шерсти на ветвях.

Сама тропа вскоре ушла влево, а всадники стали спускаться по косогору, пока не попали на медвежью тропу. Сам бы Алексей ни за что не догадался, что они едут по тропе, тем более по которой недавно бродили медведи. Привычной утоптанной борозды не просматривалось, так – какие-то лишенные камней и травы проплешины... Но Ермак спешился и показал ему лунки, выбитые медвежьими ступнями и расположенные друг от друга на расстоянии шага взрослого зверя. Оказывается, медведи на своих тропах не ходят строго след в след, как волки, поэтому их дороги почти не заметны в тайге, тем более для неопытного глаза.

Но вскорости и эта тропа ушла вбок и затерялась на узких карнизах ущелья. Высокие травы укрывали всадников с головой, и Алексей удивлялся, как Ермашка умудряется определять дорогу в этой мешанине камней, травы и редкой покуда тайги. Но вскоре они выбрались на открытое пространство каменистого плато, затянутого сплошным моховым ковром, в котором лошади утопали по самые бабки. И здесь Алексею впервые пришлось испытать, что такое ливень в горах.

Ветер притащил с запада похожую на медвежью шкуру огромную тучу. Встряхнул ее что было мочи, обрушив на головы людей громовые раскаты и сполохи молний. Дождь накатился валом белесой мглы, поглотив сразу и окрестные горы, и темнеющую внизу тайгу. Струи воды, словно нагайкой, хлестали всадников. Они спешились и бросились к скалам, пытаясь укрыться среди гигантских камней. Лошадей вели в поводу. Животные вздрагивали и приседали на задние ноги, пугаясь звериной ярости грома и голубых всплесков страшного огня.

К счастью, в скоплении камней обнаружили довольно приличное укрытие: каменная плита под углом накрыла огромный валун. Завели под нее лошадей, сами кое-как пристроились между ними. Дождь под плиту не попадал, но под ногами змеились и журчали желтые от глины ручьи, между камнями гуляли сквозняки. И у промокших насквозь путников через несколько минут уже зуб на зуб не попадал от холода.

Егор выглянул из-под камня, пытаясь разглядеть небо, и тут же втянул голову обратно. С фуражки его водопадом стекала вода, но глаза сверкали шальным огнем восторга:

– От ввалило нам так ввалило! Ешкина мама! Ведь еще на перевале видел, что натягивает тучка. Думал, обнесет стороной...

Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Ослабевшая туча убралась восвояси за дальний хребет, оставив после себя прорву ручьев на земле и ушаты воды на деревьях и травах. Вновь засияло солнце на отмытом до ослепительной голубизны небе. Засуетились притихшие было птицы и хором принялись перекликаться с далеким и уже нестрашным громом.

Ермак ехал первым и как гейзер парился на солнце. Повернув к Алексею лицо, он радостно прищурился:

– Ай, Алексей Дмитрич! Совсем мокрый, как рыба карась! Надо на солнце подвялить немного, а? – и расхохотался.

За спиной ему вторил Егор. И Алексей тоже не выдержал, рассмеялся. На душе было легко и прозрачно, что ли. Как легок и прозрачен был окружающий их воздух, настоянный на горьковатых запахах уходящего лета!

Пронзительно и насмешливо заорала над их головами кедровка, разорвав очарование, которое внезапно охватило их, заворожило, заставило на какой-то миг забыть о гнусностях мира, оставшегося далеко внизу за рваной цепью гор, за стеной бескрайней тайги.

– У-у-у, вражина, раздолбанила глотку! – выругался Егор и погрозил сварливой птице кулаком. – Патрона на тебя не жалко!

Кедровка ему не поверила и, взлетев на самую вершину громадного кедра, заголосила и вовсе отвратно, предупреждая окрестную тайгу о появлении людей. Но они уже перевалили пологую горушку, и Ермашка, вытянув вперед руку, весело провозгласил:

– Кажись, приехали, Алексей Дмитрич!

И его Ханат радостно заржала, узнавая родные места. Внизу, в умытой дождем широкой долине громоздились с десятка два рубленых изб с пологими крышами и столько же, наверное, приземистых деревянных и войлочных, крытых корой юрт. В огороженном жердями загоне бродили овцы и небольшой табун лошадей. Между юртами сновали собаки и голопузые ребятишки.

Завидев всадников, первыми навстречу им бросились собаки. Рослые рыжие и пестрые лайки обступили их полукругом, напыжились было, заворчали грозно, приподнимая верхнюю губу и обнажая клыки. Но Ермашка что-то крикнул им сердито на родном языке, и собаки, признав его, завиляли виновато хвостами и расступились, пропуская гостей в аал.[32]

Ребятишки, радостно галдя, взгромоздились на жерди загона, наблюдая за приближающимися всадниками. Из юрт высыпали взрослые: мужчины в длинных, подпоясанных кушаками или кожаными поясами с кисточками рубахах, в островерхих, обшитых овчиной или выдрой шапках, в мягких сапогах без каблуков. Из-за их спин робко выглядывали женщины в темных широких платьях с яркими узорными обшлагами и вставочками на плечах. Пестрые платки были завязаны узлом на затылке. В ушах – массивные медные или серебряные серьги, на руках – браслеты, тоже тяжелые, причудливой формы. На шее мониста или ожерелья из кораллов.

Из толпы вышел навстречу им плотный седоватый мужчина, с черными усами скобкой на полном лице. Узкие глаза почти утонули в складках продубленной солнцем и ветрами кожи. На голове у него была суконная шапка, обшитая горностаем, рубаха – шелковая, пояс украшен серебряными бляшками, сапоги юфтевые, с косой колодкой, сшиты на русский лад. На поясе, как у каждого уважающего себя жителя тайги, широкий нож в серебряных ножнах и огниво в кожаном мешочке.

– Это сеок Савелий Кирбижеков, отец Ермашки, – успел шепнуть Егор Алексею и, спешившись, поспешил навстречу главе рода.

– Изенер. – Егор приложил ладонь к сердцу и церемонно склонил голову, приветствуя сеока.

– Изенох, – широкое лицо Савелия расплылось в радостной улыбке, – здравствуй, Егор Лукич, – сказал