– ...давно к нам Алексей Дмитриевич не заходил, – поймал он концовку фразы. Анастасия Васильевна по обычаю сообщала ему домашние новости за завтраком, потому что зачастую он возвращался домой слишком поздно, когда его домочадцы уже видели не первые и даже не вторые сны.

– Служба у него такая, по гостям некогда расхаживать, – сказал он строго и отставил пустую тарелку, но Анастасия Васильевна мигом подвинула ему вазочки с медом и вареньем и наполнила чашку чаем из самовара.

– Тебе каких, с капустой или с вареньем? – спросила она, подкладывая ему пирожков.

Мне бы с мясом, да побольше, хотел ответить Тартищев, но не решился оскорбить религиозные чувства жены и дочери. Обе исправно постились, тем самым искупая не только собственные, но и его грехи. Чего кривить душой, служба не позволяла ему правильно и вовремя питаться, но и соблюдать посты тоже не удавалось в силу некоторых, зачастую гнусных, обстоятельств.

– Вчера я навестила Лидию Николаевну, его матушку. Она очень огорчена, что Алеша днюет и ночует на службе. С момента ее приезда прошло три месяца, а она от силы десяток раз с ним позавтракала, про обеды и ужины она уже молчит.

– Настя, – Федор Михайлович отставил чашку с чаем в сторону, – к чему этот разговор?

– Совершенно ни к чему. – Жена смотрела на него абсолютно невинными глазами. – Просто ты сам себя не жалеешь и своим агентам покоя не даешь! Лидия Николаевна не может бросить имение, дом в столице и жить здесь постоянно. Алексею нужен женский пригляд, а с вашей службой ему не то что жениться, познакомиться с достойной барышней невозможно. Вспомни, сколько раз мы пытались затащить тебя и его на балы, гулянья, театральные премьеры, наконец, и все...

– Постой-ка, – Федор Михайлович накрыл ладонью руку Анастасии Васильевны, – скажи мне лучше, что в городе судачат по поводу смерти Муромцевой?

Анастасия Васильевна удивленно подняла брови и переглянулась с Лизой.

– Ты имеешь в виду, какие по этому поводу ходят сплетни?

– Назови это так, если хочешь, – произнес нетерпеливо Федор Михайлович, – словом, о чем треплются ваши подруги в тесном дамском кругу?

– Слухи и сплетни ходят разные, а дамы треплются, – выделила голосом Анастасия Васильевна, – что Муромцева запуталась в трех соснах. Вернее, в двух: между молодым и старым любовником. И в конце концов решила не доставаться никому!

Федор Михайлович с любопытством посмотрел на жену.

– Никогда не думал, что ты с подобным сарказмом будешь говорить о Муромцевой! При жизни ты безмерно ею восторгалась. С Лизкой вон ложу откупили на все ее спектакли...

Анастасия Васильевна покраснела и виновато улыбнулась:

– Прости, но ты меня не совсем правильно понял. Ты попросил передать сплетни, я их тебе озвучила и примерно с теми же интонациями, с которыми их передают друг другу в салонах.

– И что ж, это единственная сплетня?

– Нет, их масса всяких ходит! В том числе, что ее намеренно отравила одна из ее многочисленных соперниц, и то, что это месть Савве Андреевичу...

– Месть? Какая еще месть?

– Причин много называют, но вчера я слышала от одной приятельницы, что пророчица Земфира Согдийская...

– Эту Земфиру я знал еще под кличкой Зоська—Два Креста. Ей один чалдон на плече два креста выжег за то, что она у него по пьяни тулун с золотом стянула. После того она с воровством завязала, но наловчилась обдирать разных доверчивых дамочек. И ведь несет чистейшей воды чепуху, а вы верите!

– Не хочешь слушать, не слушай! – обиделась Анастасия Васильевна. – Сам же просишь, потом насмехаешься!

– Да не смеюсь я, – вздохнул Федор Михайлович. – Ну, что там ваша Земфира напророчила?

– Она сказала, что одна богиня умерла, но вторая придет на ее место и затмит первую. Только придет в этот храм любви и страсти через трупы...

– У Зоськи, смотрю, про трупы сбрехать не заржавеет, но как зараза насобачилась выражаться: храм... богиня... любви и страсти... Что твой Шиллер или Шекспир! – Федор Михайлович озадаченно покачал головой. – Выходит, решили отомстить Булавину, а убили его любовницу? И что языками полощут, прости мою душу грешную, почему никак душе Полины Аркадьевны успокоиться не дают? Сколько она, бедняжка, при жизни от этих языков натерпелась, так и после смерти ее имя продолжают трепать! Ну, песья порода! Ну, собачья кровь! И отчего ж у нас в России мода такая имеется? Чуть только человек из общей колеи выбьется, непременно его надо назад уложить, да еще телегой по нему проехаться, чтобы не смел высовываться поперед всякого быдла! – И Федор Михайлович в сердцах так хлопнул по столу кулаком, что подпрыгнули чайные чашки и звякнули ложечки в вазочках с медом и вареньем.

– Федя, – Анастасия Васильевна опять быстро переглянулась с падчерицей, которая против обыкновения имела сегодня унылый вид. – У нас с Лизой к тебе разговор. Учти, серьезный разговор!

– Мне уже некогда! – быстро ответил Тартищев и посмотрел на настенные часы. – И вообще, где мои газеты?

– Твои газеты сейчас принесут, – Анастасия Васильевна сделала строгое лицо. – Ты можешь когда- нибудь набраться терпения и выслушать нас до конца?

– Слушаю, – покорно согласился Тартищев, но уточнил: – На все про все не больше пяти минут!

– Ты своих жуликов готов часами слушать, а нам, выходит, и пяти минут жалко? – произнесла с обидой Лиза. – Или как закроетесь в кабинете с Иваном или Алексеем Дмитричем... Кипятком вас оттуда не вытравишь!

– Лиза! – Анастасия Васильевна взяла ее за руку и легонько сжала. – Успокойся, девочка! Я сейчас все объясню! – Она внимательно посмотрела на мужа. – Я еще раз прошу, отнесись к тому, что мы скажем, абсолютно серьезно. Дело в том, что Лиза с сентября играет в любительском театре. Там в основном собрались студенты да гимназисты. Начинали с легких вещей, теперь переключились на более солидные. Я смотрела несколько их спектаклей, и знаешь, совсем недурно. У них уже свои зрители и поклонники появились. Мы с Алешиной матушкой все их спектакли исправно посещаем. И даже в роли меценатов выступили, дали им денег на занавес... Но это к делу не относится. С некоторых пор... Как давно, Лиза? – обратилась к девушке Анастасия Васильевна.

– Да месяца два уже, дней через десять после смерти Муромцевой, – ответила Лиза.

– Итак, почти два месяца к ним на репетиции приходила странная девушка. Одета была не слишком богато, но аккуратно. Молча высиживала все репетиции и столь же молча уходила. Постепенно на нее перестали обращать внимание. Хотя их режиссер то и дело на нее косился. Очень уж у нее лицо необычное, и в особенности глаза... Но суть опять же не в том... Для последней в этом сезоне премьеры режиссер выбрал пьесу Шиллера «Коварство и любовь». Нашей Лизе досталась роль Луизы Миллер. И вот на последней репетиции, в тот момент, когда Луиза объясняется с леди Мильфорд, своей соперницей, эта девушка вышла вдруг на сцену и, не спрашивая ничьего разрешения, произнесла несколько слов из роли Луизы... Какие, Лиза?

– Она сказала, правда, не совсем к месту: «Где-то он теперь? Знатные девицы видят его... Говорят с ним... А я?.. Жалкая, позабытая девушка...», но как она сказала это, как она сказала! – Лиза поднесла ладони к щекам. – Я после этого почувствовала себя жалкой мокрой курицей. А она сбежала со сцены, закрыла лицо руками и расплакалась навзрыд. Потом подхватила с кресла платок и убежала. Наш режиссер отправил одного из гимназистов вдогонку за ней, чтобы узнать, кто она такая, но она взяла извозчика и уехала. После этого девушка в театре не появлялась. Но вчера вечером она встретила меня возле нашего дома и сказала, что знает, кто мой отец. И просто умоляла меня помочь встретиться с тобой.

– Кто такая и по какому вопросу?

– Ее зовут Вероника Соболева. Она работает в костюмерной мастерской...

– Кажется, я знаю, о какой девице идет речь. – Тартищев крутанул в пальцах чайную ложку. – Только она мне и без ваших просьб уже изрядно крови испортила. Представляете, предложила мне на выбор десять очевидных убийц Муромцевой, причем с указанием причин, по которым они свели с ней счеты. И ни в какую не желала смириться с выводами следствия, что Полина Аркадьевна выпила яд по собственному желанию.