type='note' l:href='#note_1'>[1]. Еще у него была с собой плоская коробка от сигарет, в которую он бережно уложил три двухсантиметровых окурка. Да еще коробок спичек из хомстедовской закусочной и пара центов в кошельке. Я завернул его ботинки в одежду и, держа сверток на вытянутых руках, отнес в мусорный бак на палубе. Потом вымыл руки.
Солнце садилось. Я пошел в рубку. Самое время выпить коктейль в кубрике. С соседних яхт доносились музыка и женский смех. Ввинтив на место оставшиеся болты, на этот раз даже не вспотев, я не переставал думать о том Артуре Уилкинсоне, каким он был, когда мы виделись в последний раз, около года назад.
Здоровенный парень, не меньше меня, правда совсем другого физического типа. Медлительный, неловкий, рассеянный, мягкий и довольно педантичный по своему характеру. Я встречал такого рода людей на баскетболе в старших классах. Тренеры берут их за один лишь рост. Они все такие открытые и плохо держат равновесие. Достаточно подловить их справа, просто бедром, и они, путаясь в собственных ногах, вылетят с площадки. Учеба в старших классах становилась для них заключительным этапом в приобретении опыта участия в каких-либо спортивных играх.
Артур Уилкинсон в течение нескольких месяцев входил в нашу компанию. Мы встретились, когда он пытался решить, стоит ли вкладывать деньги в одно судостроительное предприятие. Он бродил по верфи, беседуя с знатоками. Расспрашивать меня он явился как раз в тот час, когда не мешает выпить по рюмочке, и засиделся. Потом приходил еще и еще и, видимо, слишком часто в те дни, когда здесь бывала приведенная кем-то из наших Вильма.
Он рассказывал мне свою историю. Мальчик из состоятельной нью-йоркской семьи в Литтл Фоллз. Сын владельца магазина. Получил степень бакалавра в Гамильтон-Колледже. Стал работать в своем магазине. Обручился с дочерью врача. Торговля в магазине не вызывала у него особо сильных эмоций. Как положительных, так, впрочем, и отрицательных. Будущее было определенным и надежным, словно ковровая дорожка, прибитая к полу. А потом все разлетелось на куски, одно за другим, начиная со смерти его вдового отца. Потом его девушка вышла замуж за другого и так далее, пока в конце концов Артур, беспокойный, издерганный и несчастный, не продал свой контрольный пакет акций большой сети магазинов и, ликвидировав все остальные виды собственности, не отправился во Флориду.
Он прекрасно ладил со всей компанией. Добродушный и очень скромный. Его все время хотелось взять под опеку. Артур учился выживанию в Литтл Фоллз и, по-видимому, прекрасно адаптировался в той среде. Однако вдали от отца он чувствовал себя немного не в своей тарелке. Он всегда абсолютно честно говорил о возникших у него проблемах. После уплаты налогов у него осталось почти четверть миллиона. В хороших и надежных ценных бумагах, дававших около девяти тысяч в год. Но он считал позорным влачить на них жалкое существование. Рвался пустить их в дело, заставить работать, оборачиваться и приносить доход. Гены великого прадедушки не давали ему покоя.
Состав компании меняется, но дух остается. Когда Артур ездил с нами, то всегда был тем, кто собирает хворост для костра на пикнике у моря; тем, кто отвозит домой пьяных; тем, кто не забыл взять пиво; жилеткой, в которую плачутся девушки; голубчиком, дающим немного денег взаймы; простофилей, освобождающим вас своим приходом от покраски забора. Такой, наверно, есть в любой компании. Тонкая натура. Его легко можно было вогнать в краску. Артур всегда казался чисто вымытым, откликался на любую шутку и смеялся почти всегда там, где нужно, даже если уже слышал анекдот раньше. Короче, милейший человек, этот Артур Уилкинсон. Он дружил со всеми, но ни с кем по-настоящему не был близок. У него в душе всегда находилось место для сохранения самых глубоких тайн. Алкоголь развязывал бы ему язык, если не одно обстоятельство. Лишняя рюмка сверх нормы, — и он окончательно и бесповоротно засыпал, улыбающийся и безмятежно спокойный, продолжая улыбаться во сне.
Припоминаю, что одно время у Артура что-то намечалось с Чуки Макколл. У нее тогда как раз заканчивался контракт в «Багамах» на Майл о'Бич. Чуки — крупная брюнетка, великолепно сложенная, живая, пышущая здоровьем танцовщица с правильными чертами лица. Она поругалась с Фрэнком Деркином. Он отвалил, а ей пришлось отступить, и уж, конечно, Артур был бы гораздо более подходящей парой, нежели Фрэнк. Даже без гроша в кармане Артур стоил девяти Фрэнков Деркинов. Почему так много девушек разбивают собственную жизнь, зациклившись на таких мужчинах? Когда Чуки получила временный трехнедельный ангажемент на Дайтон Бич, Артур вполне мог уехать вместе с ней, но он не предпринял верных шагов. А потом Чуки исчезла и появилась Вильма.
В мире несравненно больше таких, как Артур Уилкинсон, чем женщин типа Вильмы Фернер. Но она была классическим представителем своего круга. Миниатюрная, но так славно сложенная, что ухитрялась выдавать свои сорок пять килограмм за роскошные формы. Прекрасные белокурые волосы вечно находились в той стадии беспорядка, которая побуждает растрепать их окончательно. Хриплый, театральный голос, берущий на две октавы выше, чем тональность ее обычной речи. Тьма-тьмущая анекдотов, в которых она обыгрывала каждого из персонажей. Черты лица Вильмы были подвижными, как у клоуна, жесты разнообразны, движения резки. Они казались неловкими до той поры, пока вдруг не становилось ясно, что именно эти движения приводили маленькое, но вполне зрелое тельце в состояние постоянного оживления. Такое впечатление поддерживал и ее гардероб. Когда Вильма никого не изображала, в ее голосе чувствовался небольшой акцент, но, похоже, он мог каждый день меняться. Посмотрите на просвет небольшого, чистого бокала «Бристол Милк» и вы получите довольно точное представление о цвете глаз этой женщины. И, если удавалось продраться сквозь все эти ужимки и подмигивания, то можно было разглядеть ее глаза, такие же невыразительные, как неподвижное вино.
Вильма приехала из Саванны на большом пароходе «Хьюкинз» среди других пассажиров, страдающих различными недомоганиями. Причем большая их часть проистекала, очевидно, от того, что одни люди били других по лицу кулаками. Сойдя на берег, Вильма сняла комнату в отеле «Янки Клиппер» и после того, как корабль отбыл дальше по маршруту круиза, умудрилась каким-то образом прибиться к нашей компании. Впрочем, она заявила, что эти очаровательные ребята с «Хьюкинза» собираются забрать ее на обратном пути из Нассау. Но она умоляет избавить ее от этой поездки, потому как просто не переживет еще раз это вонючее Нассау.
В устоявшемся и весьма полезном состоянии шоу-представления Вильма пребывала постоянно. Девушки, похоже интуитивно, отнеслись к ней настороженно. Мужчины были заинтригованы. Она утверждала, что родилась в Калькутте, рассказывала о трагической смерти отца на австралийской дипломатической службе, прямо и косвенно упоминала о своей карьере дизайнера в Италии, модельера в Брюсселе, фотомодели в Йоханнесбурге, редактора отделов моды и светской хроники в каирской газете, личной секретарши жены одного из президентов Гватемалы. И должен признать, что пару раз, когда она ворковала, извивалась, скакала, восклицала, изображала и хихикала, во мне пробуждалось жгучее любопытство. Но слишком много сигнальных флажков предупреждало и об опасности: сильно загибались острые ноготки за мягкие подушечки маленьких пальчиков и тщательно выверялось время каждой паузы или позы. В ее обаянии и чрезмерной веселости тоже было много нарочитого. Возможно, появись она на несколько лет раньше, когда я еще не изучил все виды декламаторского искусства и не обнаружил, что существуют некоторые болезни, не диагностируемые ни одной клиникой, то тоже не остался бы к ней равнодушным.
Так что мы ждали, кто следующим попадется на удочку. Или наоборот. Она была вооружена до зубов и ожидала лишь подходящей мишени.
Помню, я засиделся как-то допоздна с моим другом, волосатым экономистом Мейером в кубрике его яхты, окрещенной «Джон Мейнард Кинес». До этого мы провели целый день на пляже, где Вильма была в ударе и блистала, словно морская гладь под луной.
— Интересно, сколько ей лет? — спросил я между прочим.
— Друг мой, — ответил Мейер, — я вел дотошный подсчет времени всех упомянутых ею событий. Чтобы сделать все, что, по ее словам, она делала, ей нужно было бы, где-то сто пять — сто семь лет. Сегодня я прибавил еще пять.
— Патологическая лгунья, да, Мейер?
— Неточные науки оперируют неточными терминами. Экспертиза, проведенная в гостиной, никуда не годится, Тревис.
— Естественно. И все-таки, есть у меня одно подозрение. Слишком много товара на витрине, так что в торговом зале ничего и не осталось.
— Нет, на это я бы тоже не поставил.
