рубашке спортивного покроя. Уже в одиннадцать утра от него несло бурбоном. Вдохновленный растерянностью Уаттса, Артур солгал ему, сказав, что его адвокат уже готовит подробную жалобу Генеральному адвокату Штата Флориды, копию которой отошлет в Коллегию адвокатов. Уаттс вспылил, сказал, что ничего не поможет, так как сделка была абсолютно законной.

Артур дал ему свой временный адрес и сказал, что будет лучше, если кто-нибудь свяжется с ним, как можно скорее, и перешлет деньги.

Артуру позвонили в пять вечера. Оживленный девичий голос сообщил, что звонит от имени Крейна Уаттса, чтобы сообщить, что Кэлвин Стеббер хотел бы встретиться и выпить с мистером Уилкинсоном в «Пикадилли Паб» на Пятой Авеню в шесть вечера и обсудить все его проблемы.

Артур пришел раньше. Бар был шикарным, но каким-то затемненным. Он сел на табурет у обитой кожей стойки и, когда глаза привыкли к темноте, осмотрелся вокруг. Взгляд его упал на длинную стойку и ближайшие столики, но Кэлвина он так и не увидел. Вскоре рядом с ним возникла молодая женщина, стройная, хорошо сложенная, сексапильная, но строгая, представившаяся, как мисс Браун. По ее словам, ее послал мистер Стеббер, который немного задержится и придет позже. Артур перенес свой бокал за заказанный столик. Мисс Браун парировала все его вопросы о Стеббере с секретарской выучкой и потягивала сухой шерри микроскопическими дозами. Его вызвали к телефону, он вышел, но оказалось, что это ошибка. Кто-то просил мистера Уилкерсона, представителя Компании стройматериалов из Флориды. Вернувшись к столику, Артур внезапно почувствовал, что комната накренилась, и рухнул прямо у ног мисс Браун. Она усмехнулась. Потом в его смутных воспоминаниях мелькали образы мисс Браун и какого-то мужчины в красной куртке, помогавших ему выбраться из ее машины. Проснулся он в округе Палм, в вытрезвителе, без денег и документов, больной, слабый, с раскалывающейся до слепоты башкой. Днем помощник шерифа с полнейшим безразличием предъявил ему счет. Артура задержали, когда он шатался по общественному пляжу, дурно пахнувший и бессвязно бормочущий. Его привезли в участок и зарегистрировали под именем Джона Доу. Сфотографировали в анфас и в профиль. Обычная процедура. Он мог признать себя виновным и сесть на тридцатидневный срок, начиная с этого дня, или признать себя невиновным и выйти под двухсотдолларовый залог до выездной сессии суда, которая состоится через сорок дней. И еще ему разрешалось сделать один звонок.

Он мог бы позвонить Лифи. Или Кристине. Но выбрал для себя тридцать дней в тюрьме. После четырех дней в камере он подписал согласие и был направлен на дорожные работы, как меньшее из двух зол. Там Артур лениво помахивал ножом для обрезки сучьев под снисходительным наблюдением охранника, отворачивая лицо от блеска проезжающих мимо машин с туристами, одетый в слишком маленькую для своего роста тюремную рабочую робу. То ли от напряжения, то ли от отчаяния, то ли от последствий той отравы, что подсыпала ему в бокал мисс Браун, то ли от грубой похлебки из бобов и риса, но его постоянно выворачивало. Работа на шоссе давала ему ежедневный кредит в пятьдесят центов. Он покупал молоко и белый хлеб. Временами эта пища шла ему впрок, временами нет. Его тошнило от солнца и всякой попытки приложить хоть какие-нибудь усилия.

Артур все время думал о том, как отомстит своим врагам. Он обрезал ветки и представлял их то Стеббером, то Уаттсом, потом Дж. Гаррисоном Гизиком, Бу Уаксвеллом, Вильмой, мисс Браун. И когда он похудел до такой степени, что стандартная рабочая форма пришлась впору, в полуденном бреду ему вспомнилась моя профессия, о которой рассказала Чуки. И он понял, что будет дураком, если предпримет еще что-нибудь самостоятельно. Может, будет дураком, даже попросив о помощи. Ему вернули одежду и отпустили, выдав один доллар тридцать центов, оставшиеся от его кредита. Он попытался пересечь полуостров на попутках, но его внешний вид не внушал доверия. Машины притормаживали, по крайней мере, некоторые из них, потом, передумав, с ревом таяли в асфальтовых миражах. Время от времени он попадал под дождь. Покупал бутерброды, но вынужден был от них отказаться — выворачивало наизнанку. Несколько раз его подвозили на короткие расстояния. Спал Артур, где придется, и почти не сохранились в его памяти последние несколько дней этого путешествия, но он ясно помнил, как взошел на палубу «Дутого флэша», качнувшуюся ему навстречу и ударившую в лицо при попытке оттолкнуть ее руками.

— Мне нужно получить ровно столько, чтобы расплатиться с друзьями, — говорил он. — Я понимаю, ты должен прежде всего покрыть расходы, а потом поделить оставшееся из того, что спасешь. Если бы не долг, я бы сдался, Трев. Может, это все равно безнадежно. Были у меня деньги, да сплыли, кажется, их никогда и не было. Мой великий дедушка привез баржами из Нью-Йорка ткани, мебель и станки, снял складское помещение, продал товары и выручки хватило, чтобы возместить заем за первую партию и купить вторую. Вот откуда деньги пошли. Тысяча восемьсот пятьдесят один доллар. Тогда две тысячи — большие деньги были. Мой отец в них мало смыслил. Деньги начали утекать. Я думал, что мне повезет больше. Смогу увеличить капитал. Боже мой!

Чуки дотянулась до него и нежно, утешающе, погладила смазанное маслом плечо.

— Некоторых очень умных людей иногда жестоко накалывают, Артур, — заметил я. — И обычно это случается далеко от дома.

— Я просто... не хочу туда возвращаться, — сказал он. — Мне снится, что я там. Я вижу себя мертвым, лежащим на тротуаре, а прохожие обходят меня и кивают, словно догадывались обо всем с самого начала.

Чуки взялась за мое запястье и повернула к себе, чтобы взглянуть на часы.

— Артур, пора тебе, братец, очередной гоголь-моголь проглотить. Поароматнее, чтобы хороший аппетит к ужину нагулять.

Когда она ушла, Артур сказал:

— Боюсь, что главная часть расходов — это затраты на мое питание.

Я посмеялся, посчитав его слова шуткой даже большей, чем она того заслуживала. В конце концов, это была его первая слабая острота. Знак, что дело пошло на поправку. Были и другие признаки. Гладко выбритый подбородок. Волосы аккуратно подстрижены Чуки Маккол, которая проявила в этом деле большие способности. Солнце подрумянило дряблую кожу Артура. Вес возвращался. Чуки прописала ему какую-то особую гимнастику, облегченную, но необходимую для восстановления мышечного тонуса.

Чуки вернулась с газетой и гоголь-моголем. Мертвые восстанут. Но надо было закупить яйца, молоко, масло и горчицу. В Кендл-Ки магазины самообслуживания открыты в ночное время и по воскресеньям. При таком ветре легко плыть в надувной лодке. А моя маленькая, английская, ходит, как золотые часы.

Плечи жгло, словно их обмотали раскаленной проволокой. Так что, не покривив душой, я оставил мысль об обычной или моторной лодке, слез в надувную и переплыл на ней трехметровый залив, подгребая крошечными веслами.

Возвращение против ветра доставило мне не большее удовольствие, чем мигрень. И нисколько не помогло то, что ветер стих на минуту, когда я поднимался на борт и быстро вытаскивал лодку. Вышла Чуки и взяла у меня продукты. Пока она это делала под лучами меркнущего красного солнца, коснувшегося горизонта, на нас напал авангард многомиллионной армии комаров с заболоченного морского берега. Они не кусаются, но какая-то память предков велит им занять самую удобную позицию для укуса. Большие, черные комары летают медленно и, когда размажешь десяток по руке, то на ней остаются черные, как сажа, полосы. Они профессионально непригодны быть комарами, но налетают в таком количестве, что донимают своим звоном, где бы ты не расположился. И когда ноздри забьет этими тварями, ты восклицаешь в отчаянии:

— Ну что же им в конце концов нужно?

Чуки с Артуром приняли душ и переоделись. С первого взгляда было ясно, что каким-то образом им удалось сделать друг друга страшно несчастными. Артур держался покорно и отстраненно. Чуки — оживленно, но не менее отстраненно. Между собой они обменивались лишь чисто формальными вежливыми репликами. Я принял душ в слабом запахе ароматизированного мыла Чуки, в этой по-дурацки обвешанной зеркалами кабинке, огромной, словно гараж для «фольксвагена». Эта смехотворная для восемнадцатиметровой яхты — даже если учесть ее семиметровую ширину — трата места на душ, почти так же бессмысленна, как и столь же огромная бледно-голубая ванна, три метра в длину и полтора в ширину. Представляю себе, какая зрительная стимуляция нужна была этому престарелому хлыщу с Палм-Бич, который проиграл мне судно в покер, для того, чтобы у него что-то получалось с его бразильской любовницей.

В противовес мрачному настроению своих гостей, я просто подавлял их своим весельем, осыпая их