возникшем на волне перестройки и тихо скончавшемся с наступлением рыночной экономики).

Но поэт не успел ответить, так как сзади загудели машины. Василий припарковал 'Москвич' к ближайшему тротуару и тогда уж мог предаться беседе с давним знакомым.

- Писать-то пишу, да кому нужна подлинная поэзия в наш век чистогана? вздохнул Ивлев. - Да чего уж там! Давай лучше заглянем в кофеюшку, тут за углом, очень милая дыра, там собирается, - Коля саркастически хмыкнул, творческая, блин, интеллигенция. Она же люмпенизированная сволочь.

Василию совсем не хотелось пить кофе, да еще в окружении столь неуважительно поименованной творческой интеллигенции, но чтобы не обижать Колю, согласился.

Кафе действительно оказалось дыра дырой, к тому же очень малолюдной видимо, творческая интеллигенция в это время обычно еще спала. Лишь за одним столиком пожилой человек в очках и с усами играл сам с собой в шахматы, а за другим пил кофе некий худощавый господин. У его ног похрапывал здоровенный ротвейлер в железном наморднике.

- Критик! - умиленно воскликнул Ивлев, бухаясь на стул рядом с хозяином собаки и увлекая за собой Дубова. - Михеев, ты даже не знаешь, как я тебя люблю!

- Знаю, знаю, - проворчал критик. - Уже с утра, небось, заправился?

- Ну так, самую малость, - захихикал Ивлев. - Знакомьтесь - критик Михеев, детектив Дубов. Вообрази, Вася, он так 'достал' поэтов своей критикой, что пришлось завести себе столь надежного защитника! Ну как, ты уже выдрессировал Нику, чтоб кидалась только на нашего брата поэта?

- Я и не знал, что у тебя есть брат поэт, - как бы между прочим заметил Михеев. - А Ника - это моя муза.

Услышав свое имя, собака открыла один глаз, оглядела Ивлева и Дубова и, видимо, решив, что угрозы ее хозяину они не представляют, вновь задремала.

Продолжая что-то болтать, Ивлев извлек из дырявого кармана не менее дырявый кошелек и стал считать мелочь. Даже не прибегая к столь любимому им дедуктивному методу, Василий понял, что у его приятеля едва ли наберется даже на чашку растворимого кофе, и сам заказал две натурального.

- Спасибо, Вася! - патетически воскликнул Коля. - Скажи, чем бы я мог тебя отблагодарить? А, знаю! Я посвящу тебе свою лучшую поэму!

- Не слушайте его, - хмыкнул критик Михеев. - Если бы он посвящал по поэме всем, кто его угощал, то написал бы уже больше, чем Александр Дюма, Поль де Кок и Всеволод Кочетов вместе взятые.

- А критик все критикует, - не остался в долгу поэт. И, вновь оборотившись к Дубову, столь же сумбурно продолжал: - Послушай, Вася, давай лучше сходим на пикет!

- На какой пикет? - совсем изумился детектив. - С каких пор ты стал ходить на пикеты?

- Стихи бы лучше писал, - подпустил Михеев. - А то, поверите ли, все поэты подались в политику. Нас, критиков, без работы хотите оставить?

- А вы переквалифицируйтесь в политобозреватели, - предложил Ивлев. - Да нет, вообще-то я политикой не занимаюсь, но больно уж люди хорошие!

- Кто?

- Ну, эти, как их, национал-большевики. - Заметив недоуменное выражение на лице Василия, Коля поспешно добавил: - Ты не подумай, Вася, я их крайностей не разделяю, но люди и вправду прекрасные. Борются за интересы трудящихся, против разгула компрадорской буржуазии...

- А ты хоть понял, что сказал? - перебил Михеев. - Сам-то ты знаешь, что такое компрадорская буржуазия?

- Не знаю, но люди все равно хорошие, - продолжал Коля. - Их главный, Абель, он ведь тоже поэт, прекрасные стишки пишет: 'О дайте, дайте мне гранату, Я наш позор сумею искупить, Ее я брошу прямо в НАТО - Довольно им Милошича бомбить'. Вот вы не знаете Абеля, а это такой человек! Ему принадлежат два секс-шопа, а он борется с буржуями, за права бедного люда, за торжество духовности!.. Вася, пойдем на пикет - в полдень у американского посольства.

- Нет, спасибо, - уклонился Дубов. - У меня дела поважнее.

- Завидую тебе, - как-то вдруг сник Ивлев, - у тебя еще дела есть... А у меня - никаких дел. Даже мои стихи никому не нужны.

- Неправда, они мне нужны, - возразил Михеев.

- Ага, на них твоя Ника зубки точит, - вздохнул Коля. - Ну ладно, вот кофе допью и пойду бутылки собирать. - И, вдруг опять воодушевившись, заговорил быстро и даже вдохновенно: - Кстати, Вася, открою тебе, как родному. Но ты - никому ни-ни! Обещаешь? Я знаю одно местечко за городом, на берегу реки, где всегда можно бутылки найти. Там обычно Абель с друзьями гуляют. Прекрасные люди! Как-то даже пивом угостили, а я им за это свои стихи почитал.

- Что еще за место? - как бы равнодушно спросил Дубов.

- Ну я тебе объясню. Это за ламповым заводом, идешь километр по шоссе, там еще лесок, потом лужок, потом дорога направо, и выходишь прямо к берегу. Там они и собираются. И столько бутылок после себя оставляют!..

- Хорошо, буду иметь в виду, - кивнул детектив, записав в блокнот координаты бутылочного месторождения.

Василий уже собрался было встать из-за столика и покинуть кафе, но тут из-за дальнего столика раздался истерический крик:

- Жиды проклятые!

Кричал человек с шахматами.

- Что это еще за генерал Макашов? - брезгливо поморщился Василий.

- Да нет, это шахматный обозреватель 'Панорамы' господин Футляров, пояснил Ивлев. - Должно быть, сейчас он разыгрывает партию с Ботвинником и решил, что Михал Моисеич мухлюет. Ну там, ладью в карман спрятал...

- А однажды было, что он сам с собой даже подрался, - добавил Михеев. Только в тот раз он, видимо, повздорил с Тиграном Петросяном. Или даже с самой Ноной Гаприндашвили.

- С чего ты так решил? - удивился Ивлев.

- А он при этом поносил 'лиц кавказской национальности'.

- Надо же, - опечалился Дубов. - Я во всей 'Панораме' только футляровские шахматные обозрения и читаю. Вернее, читал до сегодняшнего дня. Думал, один приличный автор во всей газете, а и тот оказался 'коричневым'.

- Он как-то даже в Доме печати набросился на одного журналиста, припомнил критик Михеев. - Как заорет: 'Ах ты жидовская морда!'. Скандал был - ого-го!

- И как же их редактор товарищ Швондер терпит такого сотрудника? изумился Василий. - Он же позорит не только газету, но и весь журналистский цех.

- Ну, видимо, взгляды Футлярова не противоречат установкам 'Панорамы', глубокомысленно заметил Михеев. - Впрочем, господина Футлярова отчасти можно понять. Когда-то он был подающим надежды шахматистом, но до гроссмейстера не дотянул, застрял на мастере ФИДЕ - всякий раз его опережал кто-то другой, и нередко... Ну, сами понимаете. Вот он и бесится.

- Ну так работал бы, тренировался, оттачивал мастерство - глядишь и выбился бы в гроссмейстеры, - пожал плечами Дубов. - А других винить, да еще и по национальному признаку...

- Вот ты ему это и объясни, - хихикнул Ивлев.

Василий глянул в сторону Футлярова - тот как ни в чем не бывало двигал пешки и фигуры.

- Кстати, о шахматах, - ехидно заметил Михеев. - Я слыхал, что как-то твои друзья лимоновцы заявились на заседание одного литературного общества и затеяли дискуссию на тему: 'Кто такой Мандельштам - поэт или еврей?'.

- Неправда! - бурно возмутился Ивлев. - Это не они, а баркашовцы. Вот те действительно сволочи, а эти - хорошие люди! Они меня пивом угостили!

- А по-моему, один черт, - заявил Михеев. Дубов был согласен с критиком, однако промолчал - его единственным желанием было поскорее и под благовидным предлогом покинуть сие мирное прибежище творческой интеллигенции.

***

Первым, что испытала Надежда Чаликова, войдя в рабочий кабинет старшего следователя городской прокуратуры, был шок: прямо на стене, чуть не до потолка, было развешано огромное красное знамя с серпом и молотом в белом круге. Прямо под кругом, будто под нимбом, за огромным столом восседала хозяйка кабинета - следователь Галина Виссарионовна Клякса, тщедушного вида пожилая дама с папироской в зубах.

- Это из вещдоков, - пояснила она низким скрипучим голосом, заметив некоторое замешательство Чаликовой. - Конфисковано на митинге. Да вы присаживайтесь, товарищ. - Следователь придвинула к себе чистый бланк и, обмакнув перо в чернильницу, сделанную в виде Мавзолея с откидывающейся трибуной, доброжелательно глянула на гостью: - Ваша фамилия? - Надя ответила. - Имя, отчество? Год и место рождения? Национальность? Сколько судимостей?

- Погодите, - опомнилась Чаликова, - причем тут судимости?

- Но я же составляю на вас протокол допроса, - добродушно прищурилась Клякса. - А протокол должен быть оформлен по всей форме.

- Какой еще допрос? - удивилась Надя. - Я же московская журналистка, пришла взять у вас интервью. Разве вам не сказали?

- А-а, так это вы меня пришли допрашивать? - наконец-то дошло до Галины Виссарионовны. - Ну, тогда вы и протокол ведите. - И с этими словами госпожа Клякса пододвинула бланк к Надежде.

- Нет-нет, у меня более современная техника, - отказалась журналистка и достала из сумочки портативный диктофон.

- Хорошая штучка, - заметила следователь. - А мы тут все по старинке... Да, так о чем же вы собирались меня допра... то есть спрашивать?

- Видите ли, уважаемая Галина Виссарионовна, меня интересует одно дело, которое вы как раз ведете. - Надя кивнула на знамя. - Дело национал-большевиков.

- Веду, - согласилась госпожа Клякса. - Но, знаете ли, товарищ Чаликова, материалы следствия вообще-то не подлежат разглашению кому бы то ни было, она глянула в протокол, - даже несмотря на отсутствие у вас судимостей. Если вы, конечно, не врете.

- Я вру? - возмутилась Надя.

- Ну, может, и не вы, а журналисты вообще. Вот расследовала я тут как-то одно дельце о клевете... - Галина Виссарионовна сладостно вздохнула. - Ну ладно, что вас интересует?

- Если это