американским моим именем?

– Видите ли, товарищ Сехевс. Есть мера вреда, который мог быть вами нанесен. Вам удалось только сообщить на несколько часов раньше «секрет» производства «Б-субстанции», который потом объявлен был Советским правительством всему человечеству. Можно было узнать вас как агента № 724...

– Конечно, Марта уже все рассказала вам!

– Можно было узнать под кличкой Марта, но важнее было узнать вас со всеми вашими думами и чаяниями, узнать вас как Елену Шаховскую и, что особенно важно, как Эллен Сехевс.

– Вы хотите сказать, что поняли меня до конца?

Он отрицательно покачал головой:

– Многое осталось неясным. Вы пожелали сохранить ребенка, что не рискнула бы сделать рядовая резидентка... Вы не хотели продолжать работы с Буровым, хотя именно ради этого вас перебросили из-за океана. Вы даже отвергли его любовь, хотя могли обрести власть над ним... И в то же время вы передавали через свою дублершу донесения...

– А вы знаете, что я передавала? – шепотом спросила я.

– Да. Это было странно. Вы вводили в заблуждение своих хозяев.

Я облегченно вздохнула.

Он положил свою руку на мою. У него были длинные пальцы музыканта, нервные и нежные.

Мне было приятно его прикосновение.

– Товарищ Сехевс, я хотел бы, чтобы вы оценили доверие тех, кто поверил в вас...

– Товарищ Сехевс... – прошептала я. – Как обязывает ваше обращение...

– Да, оно обязывает вас окончательно отречься от тех, кому служили...

– Вы, придумавшие меня!.. – с гневом воскликнула я. – Вы... вы... Вы ничего не знаете!.. Я никогда им не служила!.. Слышите? Никогда! И я хочу, чтобы Буров... чтобы Буров знал это!..

– Он слишком плох... Ему стало хуже, когда он узнал о вашей болезни, Эллен. Бюллетени о его здоровье печатают все газеты мира. Лучшие медицинские светила консультируют с помощью телевизионной связи лечащих его врачей. На самолетах в Москву шлют новейшие препараты, созданные в различных странах, чтобы продлить его дни... Так же, как и ваши, Эллен.

– Но они кончатся, все равно кончатся, эти последние его и мои дни!.. Ведь проблема рака не решена!.. Пусть приговорена к смерти я... Но он!.. Как можно допустить его гибель?!

– Когда вам будет немного лучше, вы сможете увидеться с Буровым.

– Где?

Он тепло улыбнулся:

– В обычном месте. Под пальмами в зимнем саду, который устроили в коридоре клиники.

– Как? – почти ужаснулась я. – Разве я не в тюрьме? А это? – указала я на солнечные блики на полу.

– Это жалюзи, – улыбнулся он. – Ведь прутья решетки не делают горизонтальными. И он легонько пожал мою руку. Я села на кровати, чтобы посмотреть на него, должно быть, сразу засиявшими глазами. Но мне стало плохо.

Он помог мне лечь, подоткнул одеяло. Я закрыла глаза. Мне было приятно ощущать его заботу. И я смотрела на него, не поднимая ресниц. Я даже не могу объяснить, как я могла его видеть. Он опять неслышно прошел как бы над полом. Улыбнулся мне с порога и исчез.

Миндалем пахли орхидеи, поставленные в моей палате. Кем? Я не смела спросить медицинскую сестру, дежурившую у моей кровати, кто приходил ко мне. Но все-таки решилась.

Она пыталась вспомнить. Оказывается, ко мне приходили все те медицинские светила, которые прилетали в Москву, чтобы помочь Бурову. Она старательно описала мне английского профессора Уайта. Он был высок и широкоплеч и не носил белой шапочки, но он был без бороды. В очках был француз Шелье, знаменитый онколог, но он не знает ни слова по-русски, с ним была переводчица!.. Американец. Да, их было двое. Они приходили вместе. Профессор Стайн и доктор Шерли. Они привезли с собой сложную аппаратуру, которую сейчас готовят к действию.

И вдруг мне в голову пришло, что это я вызвала их всех, чтобы помочь Бурову, я, исступленно напрягавшаяся для первого в моей жизни телепатического сеанса! Я могла бы спросить сестру о том, объявило ли Советское правительство о болезни Бурова, но я не спросила. Мне хотелось думать, что я на этот раз для чьего-то блага еще раз опередила официальное сообщение...

Сестра не могла понять, почему я плачу, утешала меня.

Я уже знала, что маленького Роя взяли к себе Веселовы-Росовы, что над ним хлопочет Лю, соперничая со своей мамой.

Значит, Марта исчезла...

А я?.. Меня не трогали... Потому ли, что конец мой уже ясен, или... или позволили самой найти свой путь? Но ведь они же ничего не знают обо мне!..

Но Буров... Буров!.. Он должен знать все!

Мне нужно было увидеть Бурова! Я умоляла об этом. Мне мягко разъяснили, что это невозможно. Он уже не встанет. Его поддерживают какими-то сильнодействующими средствами.

Но я не могла уйти из жизни, не открыв ему всего...

Однажды в белом халате вошел высокий тощий человек, может быть врач-ординатор или студент- практикант, с выцветшими бровями и веснушчатым лицом. Я его не видела прежде. Он наклонился ко мне и сказал:

– Простите, товарищ... я по поручению Бурова.

Он так и сказал – «товарищ»... А может быть, даже назвал меня Сехевс. Или мне только хотелось этого?

– Буров просил... Ему сейчас очень плохо... Но ему все же разрешили увидеть вас.

– Меня? – не веря ушам, спросила я.

– Да. Я отвезу вас в кресле. Постарайтесь быть бодрой.

И снова мне показалось, что он добавил или хотел добавить «товарищ Сехевс»... Почему в кресле? Ах да, я ведь уже не умею ходить!..

Я заволновалась. Сестра дала мне зеркальце. Я попудрилась, ужасаясь своему виду.

Ординатор словно в ответ сказал:

– Он едва ли сможет рассмотреть вас. Он чуть тлеет!..

Боже мой!.. Буров... и тлеет!..

И все-таки я даже намазала губы, сделала такую прическу, какую Буров больше всего любил, «помпейскую», как он говорил, – высокую, зачесанную с затылка наверх.

Кресло на колесах уже ждало меня. Ординатор легко взял меня на руки и посадил в него. Он был очень силен, этот жилистый «лейтенант», как я его мысленно прозвала.

Он покатил меня по знакомому коридору с пальмами. Здесь мы «тайком» встречались когда-то с Буровым.

Меня ввезли в его палату.

Под одеялом лежал огромный человек, но на подушке виднелось лишь подобие лица, напоминая скорее кость... И свет еще падал на подушку так, что глазницы казались черными и пустыми.

Кресло поставили рядом с кроватью. Мне помогли наклониться. «Лейтенант» тактично ушел. Остались только старушка няня и моя медсестра. Она не отходила от меня и, я уверена, не была ни лейтенантом, ни старшиной. Женщина о женщине судит безошибочно.

– Буров, – тихо сказала я, – вы слышите... ты слышишь меня? Я пришла.

Его губы шевельнулись. Мне показалось, что он хотел сказать:

– Спасибо, родная...

Слезы мешали мне смотреть. Я сжимала его высохшие руки.

– Буров, все было неправда в том, что я говорила тебе, все! – с жаром сказала я.

Он открыл глаза. Они были живые, они улыбались. Он был счастлив.

Я не лгала, но он понял меня по-своему. Может быть, он вспомнил мои слова о том, будто он не нужен мне, что будто я не люблю его...

И я поцеловала его в жесткий костяной лоб, поцеловала по-женски, так, чтобы почувствовал...