Осел! Мне действительно было стыдно, что он не прав... Я замахнулся на него томагавком. Эллен перехватила мою руку.

Тут я узнал своего племянника Тома, а он меня:

– Дядя Рой! Я не знал, что это вы, право, не знал. Я не стал бы выслеживать. Как вы поживаете, дядя Рой, и вы, леди?

Он мгновенно стал воплощением изысканной вежливости и даже шаркнул ножкой. (Правда, не по паркету!)

Эллен, улыбающаяся, счастливая, поднялась, подошла к мальчишке и потрепала его рыжие волосы. Я дал ему приветственного щелчка. Все вместе мы вышли на дорогу.

Около моего кара стоял трактор на резиновом ходу с прицепом, нагруженным початками. Эллен обратила мое внимание – «Беларусь»!

– Ой, дедушка от радости подскочит выше кукурузы! – трещал сорванец. – Сейчас такая жаркая работа. Приходится шпарить. Очень надо помочь. Ведь вы поможете, не правда ли, дядя Рой?

– Это даже интересно, Рой! А почему бы не помочь? Прибавится впечатлений, – решила Эллен, отряхивая платье от былинок.

Парнишка забрался на свой трактор, купленный у русских коммунистов.

– Уже вечер, – заметил я. – Ты едешь в последний раз на ферму?

– Что вы, дядя Рой! Дедушку и папу не утянешь дотемна даже катерпиллером. Мне придется тащиться еще раз или два. Мы сегодня нажариваем с четырех часов утра. Мама и бабушка скачут дома, как ковбои.

– Молодец! – сказал я. – Можешь считать за мной еще щелчок. Слезай.

Я сел на трактор. Эллен взяла мальчика к себе и доверила ему руль.

– У нас никогда не было такой шикарной машины! – восхищался паренек.

Они уехали вперед. Я тащился с прицепом. Наконец знакомый поворот. Вот и здания фермы. Ого! Отец выстроил-таки механический ток. Да, я знаю, он не мог не сделать этого. Он только потому еще и держится в неравной борьбе с сельскохозяйственной компанией, что до предела механизирует свое маленькое хозяйство.

Мама бежала ко мне по дороге. Я остановил трактор и тоже побежал к ней. Она запыхалась, сняла очки в вычурной оправе, которые я прислал ей из Нью-Йорка, сразу стала родной, знакомой, только уж очень морщинистой и сухой, костлявенькой, когда я ее сжимал в объятиях.

Мы вместе пошли по дороге. Навстречу вприпрыжку несся Том, чтобы привести оставленный мной трактор.

Мать утерла платком глаза.

– Вот даже ребенку нет отдыха, – вздохнула она.

– Ничего, ма, мы приехали с Эллен на несколько дней и поможем в уборке.

– Ой, как же можно! Она такая леди! У нее богатые родители?

– У нее богатая родословная, не хуже, чем у знаменитого скакуна. Она сама предложила мне помочь вам.

Пока Эллен переодевалась, а мать хлопотала по хозяйству, мы с Томом и сухопарой сестрицей Джен разгрузили прицеп.

Вышла Эллен, совершенно прелестная в мальчишеском комбинезоне, в платочке, завязанном под подбородком «а ля рюсс». Я тоже успел надеть комбинезон, отцовский, перепачканный, и выглядел героем пролетариата.

Маскарад нам пригодился. Отца и зятя мы застали за починкой кукурузного комбайна. Наскоро поздоровавшись, я полез под машину с гаечными ключами. Эллен, стоя на коленях, подавала мне инструмент.

Когда я вылез, отец шепнул, что это хорошо, что она не боится работы. Он был все такой же, отец, в мятой старой шляпе, в затасканном пиджаке, покрытом масляными пятнами, рыхлый, но подвижный, седой, с кирпичным, обветренным и унылым лицом.

Стало совсем темно. Я освещал дорогу фарами. Мы с отцом примостились на тракторе вдвоем. Эллен и Том ехали на прицепе и пели веселые песни. Старательный зять вел сзади комбайн.

– Очень плохо, сынок, – говорил отец. – С одной стороны душит банк. Я же не мог обойтись без ссуды. Надо было построить ток, купить этот комбайн. Хотел подешевле, а он портится... С другой стороны – эти оптовые цены. Их опять снизили на четыре с половиной процента. Эх, если бы объединиться всем оставшимся фермерам и самим сбывать кукурузу!.. Ведь подумать только, сколько мы теряем! Да, мало нас осталось, еще не разорившихся... и каждый смотрит в сторону... Как тут выдержать? Спасибо, хоть ты немного долларов присылаешь... Рассчитываешь хорошо заработать? Так, сынок? Храни тебя бог, дорогой Рой! А у меня концы с концами не сходятся. Разве я могу нанять работника? Я бы сразу разорился... Ты правда сможешь помочь в эти дни? Тогда я, пожалуй, выскочу...

Я глубокомысленно сказал отцу:

– Не в долларах счастье, а в миллионе долларов. – Я думал о дневнике.

Поздно вечером все собрались у стола. Том так и уснул, уронив рыжую голову рядом с тарелкой и не выпустив вилки из руки. Отец важно восседал в старинном, прадедовском кресле, тщательно ремонтируемом всеми поколениями, и просматривал газеты. Мать умилялась, глядя на Эллен, которая, не поднимая головы, штопала носки Тома. Я смотрел на нее и удивлялся. Джен вздыхала, разглядывая ее костюм, прическу, туфли и профиль. Зять старательно таращил осоловевшие от усталости глаза и не уходил из уважения к гостям.

– Что это вы тут пишете, сынок? Зачем вместо разрядки вам опять понадобилась «холодная война»? Что вы хотите заморозить?

– Хотя бы священное статус-кво, – неохотно отозвался я.

– Я не понимаю вашей латыни, но если африканцы не хотят нас, то нечего им грозить... натравлять их друг на друга... да еще и подсовывать одной стороне ядерную бомбу... Мало нам руанского взрыва? Или нужен еще какой-нибудь чикагский взрыв?

– Чепуха! Америка будет в стороне, она здесь ни при чем. Африканцы могут взрывать свою Африку хоть ко всем чертям.

– Постой, но ведь ты собираешься туда?

– Что ж делать, па, журналисту нужны впечатления. Для обмена на доллары!

И тут мать залилась слезами:

– Ты погибнешь там, мой мальчик!..

– Вот-вот! Хорошо бы все американские матери поплакали... заблаговременно, – ворчал отец.

Ну что я мог ему объяснить, этому простаку? Разве он в состоянии уяснить, что ядерное оружие послано нам богом как оружие справедливости, которым можно сдерживать наступление коммунизма на свободный мир. И с ним можно говорить лишь с позиции силы, по всему миру защищая наши национальные интересы!

Он ответит, что все это давно читал, и упрямо качнет головой...

Эллен ночевала в комнатушке Тома, которого Джен взяла к себе. Ночью дверь комнатушки оказалась запертой. Пристыженный, я пошел спать на улицу под гигантским старым вязом, ветви которого в свое время облазил.

На рассвете отец поднял меня. Эллен была уже готова, снова мальчишески прелестна, в платочке, с опущенными, чуть лукавыми глазами.

Мы проработали три дня, три счастливейших дня моей жизни. Я даже полюбил эти семейные вечера с открытым ртом Тома, с искрящейся завистью Джен, вялой тупостью зятя, хлопотами матери и воркотней ничего не понимающего в политике отца, зудящего об оптовых ценах, ссудах, процентах, удобрениях, конкурирующей компании, бессовестной и во всем виноватой, о механизации, снова о ценах, процентах и ссудах, которые до смерти нужны и которых негде взять... Что-то чистое, патриархальное, бесконечно уютное и честное было во всем этом!..

А Эллен! Я готов был стать фермером, всю жизнь забрасывать механической швырялкой размельченную кукурузную массу в башню для силосования, лишь бы мне помогала совсем новая, удивительная Эллен. А как она разговаривала со старшими! Почтительно, не поднимая глаз и всегда