Очевидно, мы видели то, что отличало нас с Еленой Кирилловной. Но иногда картины на экранах становились почти совсем одинаковыми или похожими.

Профессор Терми, его помощники, Валентина Александровна Полевая, главный врач, старичок профессор и еще какие-то ученые, сидели на поставленных рядами стульях и обменивались короткими фразами, глядя на экран. Иногда Леонардо Терми совмещал изображения двух экранов и сравнивал мое и Елены Кирилловны «устройство», что-то вскрикивал, объяснял. Кажется, они все-таки нашли повреждение. Я старалась тоже увидеть, но ничего понять не могла. Оказывается, в одном месте у Елены Кирилловны мостики, соединяющие двойные спирали, оборвались, словно подверглись бомбардировке. Собственно, так и было. Лучи радиации механически разрушили их.

– Мне все ясно, – сказала Валентина Александровна. – Если вы считаете, что это и есть место повреждения, то попробуем его восстановить, пользуясь здоровым образцом.

Здоровый образец, «эталон жизни» – это была я.

У меня заколотилось сердце. Мне казалось, что из-за моего волнения на экране все сразу исказится, но там ничего не произошло.

– Я воспользуюсь нашим электронным скальпелем, мистер Терми, – говорила Полевая. – Хирургический пантограф. Уменьшает движения хирурга в сотни тысяч раз.

– Я мог бы только мечтать об этом в Америке, – послышался голос американского ученого.

– Начнем сейчас же, – предложила Полевая.

Я потом узнала, что на руках у Полевой были надеты браслеты, от которых тянулись провода к сложнейшему аппарату. Браслеты улавливали биотоки хирурга и соответственно ими управляли через аппарат электронным лучом, копировавшим движения рук хирурга в стотысячном масштабе.

Я видела, как протекает операция, прямо на экране.

Луч скользил по нему и заставлял разрозненные, сбившиеся в бесформенные кучки молекулы выстраиваться в пораженном месте точно так же, как это было видно на другом экране. Елену Кирилловну усыпили с помощью какого-то излучателя, а меня почему-то усыплять не стали. И я все-все видела! Это было поразительно просто и в то же время непередаваемо сложно. Собственно, нельзя было даже представить, что происходит «хирургическая операция»! Я вспомнила, что Полевая – скульптор. Она у нас на глазах «лепила» живого человека. Вернее, программу его организма!

Полевая ловко орудовала лучом-скальпелем. Она строила из молекул мостики, как дети фигурки из игрушечных кубиков. Она примеряла результаты своей работы совмещая изображение двух экранов, снова принималась за невероятной трудности, скрупулезную работу. Пораженных мест оказалось много. Их методически выявляли и восстанавливали.

Конечно, никакой человек не в состоянии выполнить этот «микроскопический сизифов труд». К счастью, электронным скальпелем через хирургический пантограф управляла еще и кибернетическая, обучающаяся в процессе работы машина. Только с ее помощью можно было починить уйму разрушенных мостиков по образцу первых, восстановленных самой Полевой.

Но электронная машина, выполняя задание уже самостоятельно, делала это с такой немыслимой быстротой, что проследить за этим было уже невозможно. Операция заканчивалась как бы уже в другом масштабе времени... Вот какой оказалась «генная хирургия»!

Потом Елену Кирилловну унесли в палату, а меня, совершенно обессилевшую, увезли на автомашине домой. Полевая провожала меня до вестибюля, на прощание обняла и расцеловала. Она была такая простая, что невозможно даже представить, что она только что оперировала... молекулы, перестраивала программу жизни человека, меняла его, как в сказке...

Но сказочное началось потом.

Накормив Роеньку, отправив его гулять с девушками-лаборантками из нашего института, прибежавшими мне помогать, я мчалась в клинику к Елене Кирилловне.

Ее ничем не лечили. За ней только наблюдали.

Было отчего потерять голову, кружиться по паркету, целовать всех медсестер и нянечек.

Елена Кирилловна менялась на глазах. Она ожила, словно воспряла былой красавицей, легкой, стройной, бодрой. Она уже ходила. Бросалась ко мне навстречу всякий раз... И все время говорила о Рое и Бурове...

Но что-то в ней изменилось, я сама не знаю что.

Мы стояли, обнявшись, крепко прижавшись друг к другу, когда в палату вошла Валентина Александровна с обычной своей спокойной улыбкой.

– Ну как, побратимочки? – спросила она. – Кибернетические мои сестры, статуэточки мои?

– Почему сестры? – удивилась я.

И она повела нас в коридор, где был устроен зимний сад. Там между пальмами стояло огромное зеркало. Обняв нас обеих за плечи, она подвела нас к этому зеркалу. Я посмотрела и обомлела. Только теперь я заметила, что произошло с Еленой Кирилловной. То, что ей исправляли повреждения в скрижалях жизни по моему образцу, не прошло даром. Конечно, причина рака была устранена. Организм, правильно регулируя рост клеток, сам справился, молниеносно и волшебно, с дикой тканью. Опухоль распалась, сама собой исчезла, но... Это было не все!

Елена Кирилловна не только оказалась моложе, она стала еще и походить на меня как старшая сестра. У нее изменился даже цвет глаз: был теперь совсем как у меня, не серый, как раньше, а карий... И волосы у нее стали немного виться... и черты лица приблизились к моим.

Это было наваждение. Она была здорова, снова молода и совсем такая же, как я...

Однажды мы вчетвером: я, Елена Кирилловна, Валентина Александровна и профессор Терми – сидели в зимнем саду. Елена Кирилловна почему-то очень любила это место.

– Нет, – говорил профессор Терми, – здесь не моя заслуга, коллега. Я лишь высказал гипотезу, лишь подсказал вам, в каком месте нужно искать повреждение, но устранили повреждение ваши руки с помощью удивительного аппарата, разработанного советскими учеными. Вот об этом аппарате и о ваших прецизионных руках я и хочу поговорить, коллега.

– Считайте, что они всегда в вашем распоряжении, профессор.

– Речь идет о долге чести. После операции над господином Буровым мне необходимо спасти от рака одного величайшего мерзавца.

– Вот как? – искренне удивилась Полевая.

– Речь идет о мистере Джордже Никсоне, верховном магистре ордена «SOS».

– Но ведь он же потушил Солнце! – вне себя от гнева воскликнула я.

– Этот субъект больше заслуживает электрический стул, чем электронный скальпель, – жестко сказала Елена Кирилловна.

– Вот вы врач, коллега, – сказал печально Терми. – Я ученый, проклявший свою прежнюю работу, приведшую к созданию страшных средств уничтожения. Вся наша деятельность – гуманизм. Я перешел в науку о жизни, видя в ней одну из самых гуманных областей науки. Мы все только что видели эти волшебные спирали во время вашей удивительной операции. Но какими бы они ни казались волшебными, мы довольно много знаем о них, имеем представление об их химическом составе, об их размерах. Диаметр спиралей – 20 анкстрем, шаг спиралей – 34 анкстрема, расстояние между мостиками – 3,4 анкстрема. Вам впервые в мире удалось провести молекулярную хирургическую операцию, устранившую причину страшного заболевания, тем самым вы указали путь победы над раком, кто бы им ни болел. Электрический ток высокого напряжения уничтожает преступника, сидящего на электрическом стуле. Но это не единственный способ уничтожения мерзавца. Быть может, в будущем, в век полного гуманизма, люди сочтут более гуманным уничтожить не весь организм преступника, а то в нем, что делает человека преступным.

– Что вы имеете в виду? – воскликнула Елена Кирилловна.

– Я имею в виду ту запись кодом жизни, которая позволила развиться у человека античеловеческим чертам. Я мечтаю сдержать свое слово, спасти Джорджа Никсона от рака, но одновременно...

– Профессор! – воскликнула Полевая. – Если вам нужна помощница с моими руками, распоряжайтесь.

– Переделать Джорджа Никсона по образцу настоящего человека! – прошептала Елена Кирилловна. – Какая сумасшедшая и оригинальная мысль!

– О да! – подхватил профессор Терми. – Я ведь до сих пор никого не лечил. Но я хотел бы вылечить от