оказалась лучшей комнатой во всем доме, и принялись беседовать, мешая разговоры о политике с деревенскими сплетнями. Разговор его коснулся, между прочим, и молодого помещика Торнхилла, которого, по словам хозяина, столько же ненавидели в этих краях, сколько любили его дядюшку, сэра Уильяма, изредка наведывавшегося сюда. Далее он стал рассказывать, что молодой помещик имел обыкновение соблазнять девиц в тех домах, где бывал принят, и что, прожив со своей жертвой две-три недели, он прогонял ее вон, на произвол судьбы. Беседу нашу прервало появление жены хозяина, которая незадолго перед тем выходила разменять деньги; увидев, что супруг ее вкушает какие-то радости без нее, она сварливым голосом спросила его, что он тут делает. В ответ он насмешливо осушил свой стакан за ее здоровье.

- Мистер Саймондс! - вскричала она. - Не совестно вам так со мной обращаться? И без того вы взвалили на меня три четверти всех дел, а четвертая так и остается несделанной; сам только и знает, что день- деньской напивается с гостями, а я, наверное, умирать буду - не дождусь, чтобы мне каплю вина кто предложил!

Тут я понял, к чему она клонит, и налил ей стакан вина. Она сделала реверанс и выпила за мое здоровье.

- Сударь, - продолжала она затем, - не вина мне жалко, да как быть, когда мы того и гляди в трубу вылетим? Как взыскивать с гостей да постояльцев, так все на мне, а сам он скорее стакан вот этот разгрызет, чем с места сдвинется. Да вот сейчас, к примеру, у нас тут наверху поселилась молодая особа, а небось и гроша за душой нет; уж больно у них манеры любезные! Как бы то ни было, спешить с расплатой она не станет, не из таковских, и уже не мешало бы ей напомнить об этом.

- А чего спешить? - вскричал хозяин. - Раз медленно, то и верно.

- Как бы не так! - отвечала жена. - Вот уж две недели живет, а мы еще от нее гроша не видели.

- Так верно, женушка, она хочет выплатить все сразу.

- Сразу там или не сразу, - вскричала жена, - а уж я из нее эти денежки выжму, и сегодня же, а не то пусть отправляется себе на улицу со всеми пожитками.

- Ты забываешь, дорогая, - воскликнул муж, - что она из благородных и заслуживает большего почтения.

- А уж это, - отвечала хозяйка, - из благородных она или еще из каких, меня не касается, а только придется ей убираться - не добром, так судом! Эти благородные, может быть, и хороши где-нибудь у себя дома, да я - то от них еще толку не видела.

С этими словами она взбежала по лесенке, что вела прямо из кухни в верхнюю комнату, и вскоре пронзительный ее голос и злобные попреки убедили меня в том, что у постоялицы денег не оказалось. Мы слышали все, что делалось наверху.

- Вон, говорю я, собирай свои пожитки! Слышишь, бродяжка, шлюха ты несчастная, а то я тебя так помечу, что ты раньше чем через три месяца и не очухаешься! Ах ты дрянь такая, взять и поселиться в честном доме, а у самой и гроша медного за душой нет! Вон отсюда!

- Сударыня, хорошая моя, - молила незнакомка, - пожалейте меня, позвольте несчастной прожить у вас еще одну эту ночку, смерть вскоре довершит остальное!

Я тотчас узнал голосок моей бедной погибшей девочки, родной моей Оливии, и подоспел к ней в ту самую минуту, как хозяйка вцепилась ей в волосы; я заключил свою милую заблудшую овечку в объятия.

- Прижмись к груди своего бедного, старого отца, дорогая моя бегляночка, сокровище мое бесценное! Пусть негодный соблазнитель бросил тебя, у тебя есть отец, который никогда тебя не бросит; пусть бы ты и десять тысяч преступлений совершила, он готов простить все до единого.

- О дорогой мой... - Несколько минут она не могла ничего выговорить. О дорогой мой, добрый мой батюшка! Ангелы не добрее вас! Я не заслужила! Негодяй... О, как я ненавижу и его и себя... Навлечь позор на такого человека! Вы не можете простить меня, не можете, я знаю!

- От души, от души, дитя мое, прощаю тебя! Только бы раскаяние твое было искренне, и тогда, вот увидишь, мы с тобой еще будем счастливы. Впереди у нас еще много радостей, моя Оливия.

- Ах, батюшка, нет! Отныне и до конца дней моих меня ждет одно: на людях - позор да бесславие, дома же - горький стыд. Но что это, батюшка, как вы побледнели против прежнего! Неужто такая тварь, как я, могла быть причиной столь великого горя? Неужто вся ваша мудрость не помешала вам принять мое несчастье так близко к сердцу?

- Мудрость наша, сударыня... - начал было я, по она меня перебила.

- Какое холодное обращение, батюшка! - вскричала она. - В жизни не называли вы меня этак!

- Прости меня, родная, - отвечал я, - но я хотел лишь заметить, что мудрость паша медленно поспешает к нам на помощь, когда мы в горести, медленно, но верно.

Тут возвратилась хозяйка, чтобы осведомиться, не угодно ли будет нам занять помещение, более подобающее благородным господам; и, получив утвердительный ответ, провела нас в комнату, где мы могли с большим удобством продолжать нашу беседу. Когда к нам наконец вернулось спокойствие, я не удержался и попросил ее описать все последовательные ступени, коими дошла она до настоящего печального ее состояния.

- Сударь, этот негодяй, - отвечала она, - с самой первой моей встречи с ним делал мне предложения, правда, честные, но тайно от вас.

- И впрямь, негодяй! - вскричал я. - И все же трудно доверить, чтобы столь благоразумный и, как мы полагали, столь честный человек, как мистер Берчелл, вдруг оказался виновным в такой преднамеренной низости - погубить семью, в которой был принят как родной!

- Дорогой мой батюшка, - отвечала она, - вы пребываете в странном заблуждении! Мистер Берчелл и не пытался меня обмануть. Напротив, он при каждом случае стремился тайно ото всех предостеречь меня от коварных уловок мистера Торнхилла, который оказался, как я убедилась, еще хуже, чем мне его расписали.

- Мистер Торнхилл?! - вскричал я. - Возможно ли?

- Так, сударь, - отвечала она, - мистер Торнхилл, именно он соблазнил меня; это он нанял тех знатных дам (как он их назвал, а на самом деле презренных уличных девок, грубых и злых), чтобы завлечь нас в Лондон. И, как вы, верно, помните, эта их уловка удалась бы, если бы не письмо мистера Берчелла, - ведь порицание, заключавшееся в этом письме, мы приняли на свой счет, между тем как оно относилось не к нам, а к этим женщинам. Откуда у него такое влияние, что он мог помешать их планам, до сих пор остается для меня загадкой; одно я знаю наверное - он всегда был самым горячим, самым искренним нашим другом.

- Я изумлен, дитя мое! - воскликнул я. - Однако я вижу, что был прав, когда с самого начала заподозрил в этой низости мистера Торнхилла; впрочем, он может спокойно торжествовать свою победу, ибо он богат, а мы бедны. Однако, дитя мое, как велик должен был быть соблазн, чтобы ты забыла все правила, внушенные тебе воспитанием и поддержанные твоим врожденным чувством долга!

- Ах, сударь, - отвечала она, - своей победой он обязан тому, что я больше думала о его счастье, нежели о своем. Я знала, что свадебный обряд, который тайно совершил над нами католический священник, ни к чему не обязывал моего соблазнителя и что мне оставалось положиться единственно на честь его.

- Как? - перебил я. - Вас в самом деле обвенчал священник, настоящий священник?

- Да, сударь, так оно и было, - отвечала она, - хотя мы оба поклялись не оглашать его имени.

- Так дай же я тебя снова обниму, дитя мое; теперь я могу прижать тебя к груди в тысячу раз крепче прежнего! Ибо перед богом ты самая настоящая его жена; и никакие человеческие законы, пусть они будут начертаны на алмазных скрижалях, не могут ослабить силу этого священного союза.

- Увы, батюшка, - отвечала она, - вы не знаете всех его злодейств; он венчался уже не раз с помощью все того же священника; и таких жен у него шесть, а то и восемь, и всех-то их он обманул и бросил, как меня.

- Вот как! - воскликнул я. - В таком случае священника нужно повесить, и ты завтра же должна пойти и донести на него.

- Однако, сударь, - возразила она, - можно ли мне так поступить, когда я поклялась не оглашать его имени?

- Друг мой, - отвечал я, - если ты дала слово, то я не могу, да и не стану тебя уговаривать нарушить