дочерьми о чем-то шушукаются все утро, кидая в мою сторону загадочные взгляды, точь-в-точь заговорщики! Сказать по правде, я не сомневался, что у них уже готов какой-нибудь нелепый план для того, чтобы явиться на следующий день во всем своем блеске. Вечером они открыли военные действия по всем правилам: осадой, разумеется, руководила жена. Рассудив, что после чая я должен быть в хорошем расположении духа, она начала следующим образом:

- А что, Чарльз, дружочек, верно, завтра у нас в церкви будет немало людей из общества?

- Возможно, дружочек, - отвечал я. - Ну, да не беспокойся, много (ц будет народа или мало, без проповеди вы не останетесь.

- В этом я не сомневаюсь, - возразила она. - Но, дружочек, я все думаю, как бы нам поприличнее туда явиться, ведь кто знает, чем все это кончится!

- Весьма похвально, - ответил я, - что вы так беспокоитесь. Я и сам люблю, чтобы мои прихожане, являясь в церковь, соблюдали приличия и в поведении своем, и в одежде. Благоговение и смирение, ясный и веселый дух вот к чему должно нам всем стремиться!

- Да-да, - воскликнула она, - все это я прекрасно знаю! Но я хочу сказать, что самое наше прибытие в церковь надо обставить достойным образом, чтобы мы не вовсе слились с чернью, нас окружающей.

- И тут я с тобой согласен, мой друг, - отвечал я, - и я только что сам хотел тебе сказать о том же. Достойнее всего было бы явиться в церковь заранее, чтобы иметь возможность до начала службы предаться благочестивым размышлениям.

- Ах, Чарльз, - перебила она, - все это прекрасно, но ведь я не о том! Я хочу сказать, что отправляться в церковь нам подобает, как благородным людям. Ты же знаешь, от нас до церкви целых две мили, и, право же, мне больно смотреть на девочек, когда они пробираются на свои места - красные, запыхавшиеся, растрепанные, словно перед тем бегали взапуски на деревенской ярмарке. Вот я и хочу, дружок, предложить тебе кое-что: у нас две рабочие лошади - жеребец, что служит нам уже десятый год, да Блекберри, который вот уже месяц, как ровнешенько ничего не делает. Лошади только и знают, что жиреть да лепиться. Почему бы им не поработать? И вот увидишь: они будут выглядеть совсем неплохо, надо только заставить Мозеса привести их немножко в порядок.

Я отвечал, что, на мой взгляд, гораздо приличнее добираться пешком, чем на таких жалких одрах, ибо Блекберри крив на один глаз, а у жеребца начисто отсутствует хвост; кроме того, неприученные ходить под седлом, они того и гляди могут выкинуть какую-нибудь штуку, и, наконец, у нас только и есть одно седло да седельная подушка.

Все мои возражения, однако, были отметены, и я был вынужден дать свое согласие. На следующее утро я застал сборы в поход, но, убедившись, что на эти хлопоты потребуется немалое время, отправился в церковь пешком, не дожидаясь остальных; они обещали, что вскорости последуют за мной. Простояв за кафедрой целый час в ожидании, я в конце концов вынужден был начать службу. Когда же служба подошла к концу, а их все не было, я не на шутку встревожился. Обратно я шел проезжей дорогой, - по ней надо было идти пять миль, тогда как тропа сокращала это расстояние до двух миль.

И вот где-то на полпути я повстречал кавалькаду, направлявшуюся в церковь: на одной лошади восседали сын, жена и малыши, а на другой - обе мои дочери. Я спросил, почему они так опоздали, хотя одного взгляда было достаточно, чтобы догадаться о тысяче невзгод, постигших их на пути. Сперва лошади ни за что не желали идти со двора и сдвинулись только после того, как мистер Берчелл любезно взялся подгонять их палкой и так гнал их на протяжении двухсот ярдов. Затем у жены на седельной подушке порвались подпруги, и пришлось остановиться и заняться починкой. И наконец, одной лошади вздумалось вдруг постоять, и ни палка, ни уговоры не могли принудить ее двинуться с места. Встреча моя с ними произошла как раз после окончания этого плачевного эпизода. По правде сказать, убедившись, что никакой серьезной беды с ними не стряслось, я не очень-то горевал из-за постигшей их неудачи, так как она давала мне повод подтрунивать над ними в дальнейшем; радовался я также и тому, что дочки получили наглядный урок смирения.

ГЛАВА XI

Мы все еще не желаем сдаваться

Наступил канун Михайлова дня, и сосед Флембро позвал нас к себе играть в разные игры и угощаться калеными орехами. Только что пережитые незадачи несколько посбили с нас спесь, а то, как знать, быть может, мы и отклонили бы это приглашение. Так или иначе, мы соблаговолили пойти в гости и повеселиться. Гусь и клецки нашего доброго соседа были великолепны, а пунш, по признанию такого придирчивого ценителя, как моя жена, просто превосходен. Правда, разговор нашего хозяина оказался хуже угощения, ибо истории, которыми он нас потчевал, были длинны и скучны, а непременным героем их всякий раз оказывался он сам; к тому же мы слышали их раз десять, по крайней мере, и каждый раз смеялись. Впрочем, у нас достало добродушия посмеяться и в одиннадцатый раз.

В числе приглашенных был также мистер Берчелл. Большой охотник до всяческих невинных забав, он затеял игру в жмурки; жену мою уговорили принять участие в игре, и я с удовольствием убедился, что годы еще не совсем состарили ее. Мы с соседом между тем наблюдали за играющими, смеясь каждой их увертке и похваляясь друг перед другом былой своей ловкостью. За жмурками следовали 'горячие устрицы', 'вопросы и ответы', и наконец все уселись играть в игру, известную под названием 'Где туфелька?'. Тем, кто незнаком с этой допотопной забавой, я должен все же объяснить, в чем она заключается. Играющие садятся прямо на пол в кружок, в то время как один стоит посредине и стремится перехватить туфельку, которую сидящие передают друг другу; причем всякий норовит подсунуть туфельку под себя, и она снует и беспрестанно мелькает наподобие ткацкого челнока. Та, что водит, естественно, не может быть обращена лицом ко всем сразу и вот главная прелесть игры заключается в том, чтобы шлепнуть ее подошвой по наименее защищенной части тела. Наступил черед Оливии водить; колотушки сыпались на нее со всех сторон, растрепанная, увлеченная игрой до самозабвения, голосом, который заглушил бы уличного певца, взывала она к игрокам, чтобы они не жульничали, когда - о, ужас! - в комнате появились две наши знатные дамы из столицы - леди Бларни и мисс Каролина Вильгельмина Амелия Скеггс! Перо бессильно передать это новое наше унижение, и я даже пытаться не стану описывать его. Боже праведный! Такие блистательные дамы - а мы в таких неизящных позах! А все это мистер Флембро с его грубой затеей! Мы так и застыли от изумления, словно в камень обратились!

Встревоженные тем, что не видели нас в церкви накануне, дамы задумали проведать нас и, не застав дома, явились сюда. Оливия взяла объяснения на себя и, не вдаваясь в излишние подробности, сказала:

- Наши лошади сбросили нас.

При этом известии дамы не на шутку взволновались, но, услышав, что никто из нашей семьи не получил никаких повреждений, пришли в неописуемый восторг; однако, узнав, что мы чуть не умерли со страха, чрезвычайно опечалились; когда же их заверили, что ночь мы спали превосходно, они снова были наверху блаженства. Снисхождение их к моим дочерям было безмерно. Уже в первое свое посещение - изъявляли они чувства самые теплые, теперь это была пламенная дружба, и они ничего так не желали, как того, чтобы она превратилась в вечную. Леди Бларни испытывала особое влечение к Оливии, а мисс Каролине Вильгельмине Амелии Скеггс (не могу отказать себе в удовольствии приводить ее имя полностью!), видимо, больше приглянулась младшая. Гостьи разговаривали между собой, в то время как мои дочки молча восхищались их манерами и тоном. Впрочем, всякому читателю, каким бы скромным ни был его собственный удел, всегда лестно послушать великосветский разговор о лордах, знатных дамах и рыцарях подвязки; поэтому я позволю себе привести заключительную часть беседы наших дам.

- Подлинно мне известно лишь одно, - вскричала мисс Скеггс, - все это либо правда, либо нет! Можете, однако, поверить, баронесса, что все общество было фраппировано - это уж точно. Милорд изменился в лице, миледи сделалось дурно, а сэр Томкин, выхватив шпагу из ножен, поклялся, что останется предан ей до последней капли крови!

- Однако, - возразила наша баронесса, - странно, что герцогиня со мной ни словечком не обмолвилась об этой истории; не думаю, чтобы у ее светлости вдруг завелись от меня секреты. Со своей стороны могу лишь сообщить - и это уж истинная правда, - что наутро герцог троекратно воззвал к своему камердинеру: 'Джерниган! Джерниган! Джерниган! Дайте мне мои подвязки!'

Но я забыл упомянуть о весьма нелюбезном поведении мистера Берчелла, который во все время разговора сидел лицом к камину и после каждой фразы приговаривал: 'Чушь!' - производя этим самое неприятное действие на всех нас и мешая разговору расправить крылья и воспарить под облака.

- К тому же, душенька Скеггс, - продолжала баронесса, - об этом ровно ничего не говорится в стихах