спишет. Я на выходе из леса тоже им воспользуюсь. Там ярких фонарей нет, авось не опознают. Ну а пойму, что опознали — им же хуже… Какой у нас пароль? …Понятно. Очень оригинально. Ну, живее, так живее. Всё, граждане. Не будем рассусоливать. Встретимся у этого железного гроба, где почиет наша спящая красавица. Моторчик выключим, чтоб на деликатную кастрюлю не воняло бензином …
Уже выйдя из машины, Октябрьский взял Гальтона за рукав и тихо, но убедительно сказал:
— Только ты, американец, не вздумай со мной в Колобка сыграть: я от бабушки ушел, я от дедушки ушел. Я и сам, знаешь, Колобок.
Он погладил себя по блестящему скальпу, осклабился и упруго побежал по дороге в сторону блокпоста.
— Идем, чего застыл? — дернул доктора за рукав товарищ Люсин.
По пути к воротам они не обменялись ни единым словом. Люсин все время держался сбоку и сзади, а правую руку не вынимал из кармана. Но Гальтон не обращал на это внимания. Он был поглощен куда более насущной проблемой.
Осложнений с караульным начальником не возникло. Тот лишь спросил, откозыряв:
— Вы вроде хотели на бричке вернуться?
Норд не потрудился ответить.
— Ты, товарищ, гляди в оба. Сигнал поступил.
— Какой сигнал?
— В лесу замечено подозрительное движение. Стрелять без предупреждения по всем, кто приблизится к воротам.
Он широко зашагал в сторону поселка. Никифор еле поспевал за длинноногим американцем.
— Чего это «стрелять без предупреждения»? — подозрительно спросил он, когда ворота скрылись за поворотом. — Не было такого уговора!
— Отстань, думать мешаешь.
— Ты с кем разговариваешь, вражина!
Агент выхватил из кармана пистолет, но поднять его не успел — железный кулак доктора Норда сбил Никифора с ног. Оружие Гальтон забрал себе, пригодится. В товарища Люсина воткнул целых две иголки. Этого хватит на час нездорового, но крепкого сна.
— Говорят тебе, думать мешаешь, — пробормотал Норд, оттаскивая тело в кусты.
А подумать было о чем. И мысли всё такие — хоть на Луну вой.
Про честное большевистское
товарищ Октябрьский ляпнул зря. От просто «честного слова», которому Гальтон, возможно, и поверил бы, оно отличалось принципиальным образом: коммунист обязан быть честным только перед своей партией. Если она прикажет соврать во имя Великого Дела, никакого греха, с большевистской точки зрения, в том нет — одна доблесть. Как же, станут большевики пускать «американских специалистов» в свои сокровенные тайны!
Однако то, что Гальтон не поверил русскому контрразведчику, это полбеды. Даже четверть беды. Гораздо хуже то, что Октябрьский поверил американцу.
Ведь не мог этот матерый волчище не понимать, что от лопуха-сопровождающего доктор избавится без большого труда. И всё же отпустил…
Откуда такая уверенность, что американцы никуда не денутся?
Вот от чего у Гальтона сжималось сердце и лихорадочно скакали мысли.
Как только он услышал прощальную реплику про Колобка, мозг словно пронзило лучом ледяного света, озарившим безжалостную истину.
Колобок! Имя дурацкой булочки из детской сказки впервые прозвучало из уст Зои. Увидев Гальтона наголо обритым, она очень странно на него посмотрела и прошептала: «Колобок, я тебя съем». Норд очень хорошо это запомнил. Точно с таким же выражением лица она рассматривала и Октябрьского, когда они разговаривали в ЦыгЦИКе. Будто сравнивала или выбирала… А еще, оглушенная разрядом тока, она назвала Гальтона «Алешей». И потом, даже под угрозой повторного удара, не стала отвечать на самый невинный вопрос: «Какой еще Алеша?». Достаточно было бы ответить: «Мой брат». Но аппарат сразу среагировал бы на ложь!
Это Октябрьского зовут «Алеша» или «Леша», как назвала его Лиза Стрекозкина, с которой он состоит «в здоровых физиологических отношениях». Помнится, Зоя на пароходе говорила что-то о «лучшем образце самца», который выбрала для своих изысканий в области секса. Уже не во время ли ее прошлогоднего приезда в Москву это произошло?
Воспоминания нахлынули одно за другим. Мелочи, которым Норд в свое время не придал значения, теперь соединялись звено к звену. Все эти московские связи и полезные знакомства, благодаря которым княжна так кстати узнавала все необходимые сведения! А как она предложила поискать таксомотор возле «Гранд-отеля» — и под видом таксиста приехал человек Октябрьского!
Но самым главным элементом, на котором, как на замке, держалась вся убийственная цепочка, была безмятежность, с которой контрразведчик выпустил американца. Октябрьский рассчитывал вовсе не на дурачка Никифора, а на гораздо более надежного надсмотрщика. То есть надсмотрщицу…
Дойдя в своих логических выкладках до этой точки, Гальтон остановился, как вкопанный, и с изумлением уставился на собственную тень, что чернела на гравиевой дорожке парка.
«Что с вами, доктор? — спросил он у тени. — Что с вами происходит в этой скособоченной стране? Вы научились врать складней, чем Шахерезада. И сомневаться в том, в чем сомневаться нельзя. Почему нельзя? Потому что станет незачем жить».
И сделалось ему стыдно. Невыносимо стыдно, даже в жар бросило. Он вспомнил полет на парашюте, вспомнил благоуханную темноту каюты, вспомнил, как Зоя смеется и как она плачет. Логика покатилась к чертовой матери, поджав свой облезлый хвост, а Гальтон встряхнулся, будто скинул с плеч тяжеленный груз, и быстро пошел дальше.
Свод его жизненных правил обогатился еще одним законом — возможно, самым важным. Но над точной формулировкой еще надо было поломать голову.
Не сейчас, потом. Когда будет исполнено то, что должно быть исполнено.
Появление на сцене Октябрьского сильно усложнило и без того сложную ситуацию. Теперь вывезти Пациента в коляске не получится.
Что ж, нельзя по земле, значит, улетим по воздуху. Есть ведь воздушный шар. Это средство передвижения только кажется рискованным, а на самом деле ни тряски, ни аллергенных запахов. Интересно, какова максимальная грузоподъемность? Гальтона, в котором почти двести пятьдесят фунтов, аэростат перевозил безо всякого труда. Старик почти ничего не весит. Если соорудить из одеяла нечто вроде люльки, которую будет придерживать Зоя, они вдвоем легко поднимутся в воздух. Ночной ветерок (северо-восточный, определил доктор) пронесет их над лесом и опустит за пределами Заповедника. Курт с Гальтоном проделают тот же путь по земле.
Завтра в ОГПУ начнется переполох. Картусов и его начальники еще не успели опомниться после уничтожения Института, а здесь новый сюрприз, почище первого. Пускай ищут ветра в поле. Бегать от них никто не будет. Нужно взять на вооружение опыт цыганских конокрадов — затаиться где-нибудь в непосредственной близости от места «преступления». Пациент все равно нетранспортабелен. Одно из двух: или умрет, и тут уж ничего не поделаешь; или остаточное действие «эликсира бессмертия» вернет его к жизни. Тогда положение существенно упростится.
Доктор был уже возле центральной клумбы, проходил мимо гротов Леты и Мнемозины. Впереди, в господском доме светились окна. Там Курт колдовал в лаборатории над анализом, а Зоя в палате пыталась спасти Пациента. Только бы у нее получилось! Иначе так и не узнать, кто этот древний мальчик, преемником которого мечтал стать профессор Громов…
На сером гравии, ярко освещенном луной, трепетало темное пятнышко. Сначала Гальтон просто
