Иванович.

Были в поселке и школа, и детсад, и фабрика-кухня, и какой-то «Центр семдомбыта».

— Время уже позднее. У нас после кино все обычно расходятся по домам, — словно извиняясь за пустые улицы, говорил провожатый. — Но магазин открыт, если вам что-нибудь нужно.

Он с гордостью остановился перед освещенной стеклянной витриной. После скудных московских она поражала изобилием: тут лежали головы сыра, толстые и тонкие колбасы, всевозможные консервы, фрукты.

— Какое у вас замечательное снабжение, — похвалила Зоя. — Не то что за забором. В Москве и за картошкой очередь стоит, а тут у вас и кабачки, и баклажаны.

Сопровождающий со значением покашлял, будто она сказала что-то неприличное:

— Зоенька, дорогая, разве вы забыли правило номер 6? «Новым членам Контингента строжайше запрещается рассказывать старым членам Контингента о жизни за пределами поселка; старым членам Контингента строжайше запрещается слушать подобные рассказы». Это, знаете, не шутки. Правила существуют для того, чтобы их соблюдать. Вас ведь предупреждали? И подписку брали?

— Конечно. Просто она еще не привыкла, — быстро произнес Гальтон. — Не сердитесь.

— Ничего, привыкнете. По правилам я должен буду об этом завтра доложить. Но я скажу, что заткнул уши и ничего не слышал, а вы сразу опомнились и прикусили язык. — Опанас Иванович снова заулыбался, давая понять, что инцидент исчерпан. — Да вы заходите в магазин, заходите!

Внутри не было ни продавцов, ни кассового аппарата.

— Удивляетесь? — абориген довольно рассмеялся. — У нас все на доверии. Цена написана на товаре. Видите? «Два талона», «Три талона», «Семь талонов». Нам зарплату выдают талонами. Берете, что вам нужно, а соответствующее количество талонов кладете в ящик. Почти как при коммунизме. Только при коммунизме каждый будет получать по потребностям, а у нас действует принцип социализма: от каждого по способностям, каждому по труду. Я вижу, вы смотрите на папиросы? Берите, Гаврила Лаврентьевич, берите. Вот, я кладу талон, а вы мне потом отдадите, с получки. Вы уже знаете, где будете работать?

— Мы с женой медики.

— Это превосходно! У нас чудесная амбулатория!

Они пошли дальше. Посреди каждого перекрестка белело по гипсовой статуе: то колхозница со снопом, то рабочий с молотом, то шахтер в каске, то юный пионер.

— У нас большой скульптурный цех, — объяснил гид. — Снабжаем наглядкой всю страну. Большой выбор представителей пролетариата, Ильичи в семи позах и шести размерах, товарищи Сталины в ассортименте. Была задумка развернуть литейное производство, чтоб наладить выпуск бронзово-чугунной продукции. Но администрация Спецсектора запретила. Шум, загазованность — это категорически запрещено…

— Что это там? — перебил Норд, которому проблемы выпуска «наглядки» были неинтересны. — Парк культуры и отдыха?

На некотором отдалении от «оргцентра», позади домов, была высокая ограда из железных прутьев, за ней смыкались деревья.

— Это и есть Спецсектор. Там живет Он.

Маловыразительное местоимение было произнесено с благоговейным придыханием. Гальтон с Зоей остановились.

— Я первое время тоже всё шею тянул, а потом привык, — шепотом сказал Опанас Иванович. — Иногда Он посещает поселок. Я Его лично видел пять… нет, шесть раз. Однажды даже разговаривал, недолго. Всё строго по инструкции. Так потом и в отчете написал.

Гальтон отвернулся, якобы чтобы прикурить. На самом деле нужно было взять себя в руки — не выдать волнения. А заодно взглянуть на луковицу. Ее стрелка неколебимо указывала на ограду. Писк был ровным, требовательным.

— Надо же, начало мая, а уже комары, — удивился местный житель, обмахиваясь. — Слышите, зудит где-то?

— И… каков Он? — кинув взгляд на Зою, очень осторожно спросил Гальтон. — Мы столько о Нем слышали…

Он осекся. Возможно, вторая фраза была лишней.

Но Опанас Иванович не удивился.

— Милейший человек. Вы же знаете, он инвалид. Его катают.

— На автомобиле? — спросила княжна.

— Нет, что вы! В кресле. Автомобили на территории строго запрещены. Разве вас не предупреждали, что Ему противопоказан запах бензина? Вы же знаете правило номер 4. У нас тут даже электростанция не на жидком топливе, а на торфе и древесном угле.

— Да-да, конечно. Правило номер 4, из головы вон. — Зоя обезоруживающе улыбнулась. — Скажите, ну а все-таки, как Он выглядит? Ужасно любопытно!

— Как на фотографиях. Постарел только. Голова совсем лысая, бородка седая.

Доктор и княжна переглянулись. На каких еще фотографиях?

Они снова шли по лесной дорожке, мимо коттеджей. Писк стал чуть глуше. Они явно отдалялись от цели. Вдруг Гальтон уловил за спиной шорох. Обернулся — сзади, прячась за деревьями, крался Айзенкопф. Очень хорошо.

— Вот и ваш сорок седьмой. — Сопровождающий остановился перед прелестным финским домиком, окна которого были темны. — Как обустроитесь, заглядывайте к нам с Любой в 122-й. И мой вам добрый совет: посерьезней относитесь к правилам. Не дай бог, выйдет, как с Киселевыми…

Он печально вздохнул.

Зоя спросила:

— А что вышло с Кисе…

Но Опанас Иванович быстро приложил палец к губам.

— Забыли? Ай-я-яй. Правило номер 7… Ну, располагайтесь. А я загляну в 46-й. Скажу Ромашкиным, что вы прибыли. Это прекрасные люди. Всегда помогут по-соседски. Знаете: соль, спички, иголка-булавка… Ну, увидимся на утренней линейке.

Они вошли в дом, на двери которого не было ни замка, ни засова. Включили свет. Едва успели окинуть взглядом уютную гостиную, как на крыльце послышались шаги.

— Здравствуйте! — На пороге стоял лысоватый мужчина средних лет в полосатой пижаме. — Ваш сосед, Ромашкин Степан Сергеевич. Мне Опанас Иванович сказал. Добро пожаловать на нашу Пятую аллею.

Познакомились.

— Жена уже легла, а я перед сном сам с собой в шахматишки сражаюсь, — объяснил свой наряд Ромашкин. — Вы, Гаврила Лаврентьич, как насчет шахмат? Играете?

— Немного.

— Ну, значит, повоюем! — Сосед радостно потер ладони. — Не сегодня, конечно… Вам нужно акклиматизироваться, попривыкнуть. Сначала вам тут всё будет в диковинку. Будто на острове. Но я все время говорил жене: «Нам страшно, нечеловечески повезло. Вспомни, где мы были раньше и где теперь. Это чудесный сон. Давай же его не нарушать. К черту пробуждение!» Поверьте, это самый лучший способ существования в условиях нашего искусственного рая.

— Милости прошу, заходите, — улыбнулась ему Зоя. Пропустила гостя вперед, а Гальтону шепнула: «Этот, кажется, больше похож на живого человека. Я его разговорю».

Она усадила Степана Сергеевича в кресло, поворковала о погоде и природе, об Алехине и Ласкере, а когда сосед был приручен и очарован, вполголоса призналась:

— Честно говоря, милый Степан, мне немножко жутко здесь жить… Сама не пойму, в чем дело, но этот дом… Он какой-то зловещий. Я ощущаю это кожей, но не могу объяснить. Не случилось ли здесь чего- то ужасного? Или это пустые бабьи фантазии?

Ромашкин смотрел на нее с сочувствием.

— Не фантазии… — Он замялся. — В сущности, я не должен… Правило номер 7. Но вы все равно на