— В кювете!.. Черт! Всю жопу ободрал. И ногу зашиб.

— Где фургон?

— Вниз идет, к морю. Там деревня какая-то, огни… Здесь указатель, сейчас подползу, гляну… Зараза, запаской по ноге садануло… Сейчас, Пастух… Есть, вижу. Кити. Деревня или поселок. Кити. Как понял?

— Понял тебя. Кити. На трассу сможешь выползти?

— Смогу.

— Вылезай и жди. Оставайся на связи…

Я переключил рацию на прием и неожиданно услышал в динамике мужской голос — сквозь сор помех и посторонних звуков:

— Я Первый, вызываю «Эр-тридцать пять». Первый вызывает1 «Эр-тридцать пять». Прием!..

Это был не Муха. И не Артист. И не Боцман — у Боцмана вообще рации не было. Что за дьявольщина?

— Я Первый, вызываю «Эр-тридцать пять», — снова прозвучало в динамике. — «Эр-тридцать пять», как слышите? Прием!..

— Угонщик! — догадался Трубач. — По своей рации говорит!

Точно. Из наших рация была только у Артиста. Либо она все время была на связи, либо Артист каким-то образом исхитрился ее включить и теперь она работала как микрофон.

— Я Первый, слышу вас. Отчаливайте и идите в сторону Лимасола. В двенадцати милях от вас рыбацкий поселок Кити. Посмотрите на карте. Как поняли? Прием!..

— Разворачивайся! — приказал я Доку. — Жми в Ларнаку, в порт!

— А Муха?

— Потом заберем. Быстрей!

— Правильно поняли, — вновь прозвучало в рации. — Подойдете к причалу, двигатель не глушить. Я буду вас ждать. Ходу вам минут сорок. До связи!..

Дорога к Ларнаке шла под горку, и наш белоснежный «кадиллак» летел со скоростью аж шестьдесят пять километров в час. А на большее эта двадцатилетняя колымага была способна, только если сбросить ее с обрыва.

— Неправильно, Пастух! — проговорил Трубач. — Нужно этого брать там, в Кити.

— А если у него пушка? Ребята-то связаны!

— Значит, когда будут перегружать на эту «Эр-тридцать пять», возьмем.

— Нам не перебить их нужно, а узнать, кто они такие… Что такое «Эр-тридцать пять»? Вряд ли яхта. Катер?

— Не думаю, — отозвался Док. — Двенадцать миль — сорок минут. Скорей самоходная баржа или буксир…

Я вышел на связь.

— Муха! Слышишь меня? Прием.

— Слышу.

— Как нога?

— Болит, зараза. Но перелома вроде нет, ушиб.

— Угонщика видел?

— Нет. Я в саду на стреме стоял. Он сел и скатился вниз. Движок не включал, поэтому я не сразу заметил. Внизу завелся и развернулся. Тут я и прицепился к запаске.

— Уверен, что он один?

— Одна голова в кабине мелькнула.

— Тебя не заметил?

— Нет, я за лавровым кустом сидел. Какие дела, Пастух?

— Все в норме, жди, — ответил я и ушел со связи.

К порту мы подъехали минут через пятнадцать. Был уже второй час ночи, у причалов покачивались темные яхты и прогулочные катера, сновали клотиковые огни каких-то мелких посудин. На внешнем рейде созвездиями Стожар светились многопалубные теплоходы. Набережная была ярко освещена, переливалась цветными огнями реклама ночных баров. Море вдоль пляжей было черным, пустым, лишь вдалеке, примерно на уровне наших «Трех олив», медленно двигалось к западу какое-то суденышко. Возможно, это и было то самое «Р-35».

Возле причала, где выдавали напрокат шлюпки и прогулочные катера, мы с Трубачом высадились из «кадиллака». Я передал Доку полученную от резидента аудиокассету, велел ехать за Мухой, а потом ждать нас в пансионате. К счастью, старый грек-сторож не спал. Он не сразу понял, чего хотят от него эти русские, подкатившие на роскошном белом лимузине, но когда Трубач помахал перед его орлиным носом новенькой сто долларовой купюрой, стал соображать быстрей. И уже через пять минут мы отвалили от причала на белом глиссере, какие днем носились вдоль берега, таская за собой водных лыжников.

Классная была лодочка. На каждое движение руля отзывалась, как истребитель, а приемистость была не хуже, чем у гоночного «харлея». Я включил все фары и дал полный газ, глиссер рванулся вдоль пляжа, вздымая за кормой роскошные волны-усы. Трубач стоял рядом, в одной руке у него была трепещущая от скорости майка, а другой рукой он вертел в разные стороны прожектор-искатель. Что надо была картинка: два пьяных мудака решили развлечься.

Посудину, бортовые огни которой мы видели от причала, наш глиссер достал минут через десять. Это был небольшой буксир с низко сидящей кормой; за кормой на канате тащилась шлюпка. Трубач полоснул по борту лучом прожектора, прокричал приветствие двум мужикам, стоявшим у капитанской рубки. В свете прожектора мелькнуло на носу: «Р-35». И какие-то буквы помельче — видимо, порт приписки. Но это нас не интересовало. Еще минут через пятнадцать впереди прорисовалась цепочка огней над далеко выходящим в море причалом. Это и был поселок Кити.

— Держись! — крикнул я Трубачу и взял мористее, целя в оконечность пирса, на котором уже был различим силуэт фургончика. До свай оставалось метров двадцать. Какой-то мужик, куривший на кнехте возле фургончика, даже вскочил, ожидая, что мы сейчас врежемся в причал, но тут я заложил крутой вираж, обогнул пирс и погнал глиссер в сторону Лимасола. Когда огни причала удалились и скрылись за небольшим сейнером, пришвартованным к соседнему причалу, я выключил все фары и развернулся. Трубач надел майку и сел рядом.

— Возле фургона — один, — прокричал он мне в ухо. — На буксире самое большое человек пять: штурвальный, моторист и еще двое-трое. Буксир маленький, вряд ли больше.

Я кивнул и сбросил газ. Глиссер почти бесшумно крался вдоль берега, скрытый от глаз угонщика рыболовецким сейнером.

— Объясняю план, — сказал я. — Когда причалят, влезем к ним с кормы. Они потащат ребят, не до нас будет. Перенесут в кубрик, больше некуда. Когда отчалят, возьмешь на себя штурвального. И если кто останется на палубе — тоже. А я займусь остальными.

— Давай наоборот, — предложил Трубач. — Их же там будет трое да плюс угонщик.

— Отставить. Через двадцать минут направишь буксир прямо в берег, посадишь на мель. После этого сразу переключайся на кубрик. Задачу понял?

— Понял. — Он наклонился, как бы поправляя штанину, и плюхнул мне на колени что-то тяжелое. — Пусть хоть это у тебя будет.

Я, даже не взглянув, уже знал, что это такое. Ну, конечно: кольт-коммандер 44-го калибра. Тот самый, в подарочном варианте, с витрины никосийской фирмы «Секъюрити». Ну, народ! Что говори, что не говори!

— Трубач, твою мать, — сказал я. — Лучше бы ты пианино купил!

— Зачем? Я на нем плохо играю.

— За это не сажают. А за пушку сажают! А если бы тебя с ним прихватили? Все дело бы завалил!

— Не прихватили же, — буркнул Трубач. — Я его в саду прятал.

Очень хотелось мне высказать все, что я по этому поводу думаю, но времени на политико- воспитательную работу уже не было. Я сунул кольт за спину под ремень джинсов, на самых малых оборотах обогнул сейнер и протиснул наш глиссерок между сваями причала. Здесь двигатель пришлось совсем заглушить. Отталкиваясь руками от осклизлых балок, облепленных ракушками, мы перегнали лодку почти к