главе с князем Корэмори, триста сорок знаменитых самураев, а всего более ста тысяч воинов.

Целью Тайра был разгром армии Ёсинаки Минамото из Кисо, которого чаще именовали просто Кисо. Именно его отряды подходили к столице.

Небольшое войско Минамото в открытом бою наверняка потерпело бы поражение. Поэтому Кисо решил не допустить выхода армии Тайра на равнину, задержав ее на горных переходах.

Он пошел на хитрость: собрал всех знаменосцев и велел им выстроиться в кустах и среди деревьев так, чтобы разведчикам Тайра казалось, будто перед ними большая армия.

Хитрость удалась. Войско Тайра остановилось в предгорьях, не рискуя спуститься на равнину. Наступила ночь. Малочисленные отряды Минамото, обойдя по горным тропам армию Тайра, неожиданно ударили по ней с тыла. В полной темноте, не зная, откуда ждать нападения, слыша со всех сторон боевой клич врагов, громадное войско Тайра начало отступать к глубокому ущелью Курикара. «В темноте не было видно, что стало с теми, кто первым бросился в пропасть; остальные же решили, что там, на дне, есть дорога… все смешалось, люди и кони — все катилось вниз вперемешку! Кровью заструились горные реки, горы трупов заполнили все ущелье…»

Не теряя времени, Кисо тут же повернул армию и кинулся на помощь своему родственнику Юкииэ, который отступал под натиском другой армии Тайра, и там Минамото тоже победили. Объединившись, они устремились к Киото.

Все окрестные феодалы, которые до того колебались, не зная, на чью сторону встать, спешили со своими самураями на помощь Кисо. И хотя по численности войско Тайра не уступало армии противника, оно было деморализовано после двух поражений, самураи бежали из него при первой возможности, и над ним нависла обреченность.

Решительное сражение вблизи столицы было очень упорным и кровопролитным. В «Повести о доме Тайра» рассказ о нем распадается на отдельные картины. Автор как бы высвечивает, отыскивает в сумятице гремящего боя отдельные лица и показывает их нам крупным планом.

Вот история отважного рыцаря Нагацуны, одного из верных вассалов Тайра. Оставшись один после бегства своих, он встретил юного самурая Юкисигэ. Тот обрадовался, увидев по роскошному панцирю, что перед ним знатный вельможа, и кинулся на старого воина. Но Нагацуна был силен и опытен. Он прижал юного самурая к земле и приказал ему назваться.

— Я Юкисигэ из селения Нюдзэн, восемнадцати лет от роду, — признался юпоша.

Нагацуна вгляделся в лицо Юкисигэ и вдруг подумал, что его сыну, погибшему год назад, тоже было восемнадцать лет и кто-то не пожалел его. Нагацуна произнес:

— Долг велит мне снять тебе голову, но я пощажу твою молодость. Уезжай.

Старый воин сошел с коня, чтобы передохнуть и дождаться своих. Он велел юному самураю сесть рядом с ним и рассказать о себе, о своих родителях, о том, собирается ли он жениться. Отвечая на вопросы, Юкисигэ думал: «Он пощадил меня, но все-таки он — завидный противник. Надо убить его во что бы то ни стало!»

И, воспользовавшись тем, что Нагацуна отвлекся, а меч его спрятан в ножнах, Юкисигэ ловким ударом полоснул собеседника мечом по шее, а когда тот упал, отрубил ему голову.

Автор «Повести о доме Тайра» не осуждает предательский удар. Он лишь говорит: «Отважен был Нагацуна, да, видно, счастье на сей раз ему изменило». Автор эпоса — буддист, для него очевидно неумолимое решение судьбы, а юноша — лишь орудие этой судьбы. С одинаковым спокойствием он рассказывает и о коварстве, и о высокой чести. И понимаешь, что люди тогда испытывали те же чувства, что и сегодня, но поступки, которые, казалось бы, должны были следовать за чувствами, на самом деле нарушают логику нашего времени. И потому неуместно и наивно применять к средневековым самураям или викингам наши моральные критерии.

Потерпев сокрушительное поражение, поиска Тайра частью отступили к Киото, а частью разбежались по домам или влились в армию победителей. Отныне между армией Кисо и столицей реальной преграды не было.

А между тем в Киото кипели слухи: одни говорили, что Кисо уже на холмах, занимает монастыри и дымы его армии можно увидеть от императорского дворца, другие твердили, что разведчики Минамото достигли пригородов столицы.

Тайра собрали все силы, какие были под рукой, и направили их к воротам города. Там воздвигали баррикады, рыли рвы. Минамото не было видно, по паника, которая охватывала столицу, была хуже врагов: с ней нельзя было сразиться, ее нельзя было победить.

Правитель Мунэмори явился во дворец к вдовствующей императрице и заявил ей, что не имеет права подвергать ее и императора-малыша опасности. Разумеется, столицу будут оборонять и не отдадут неприятелю, но мало ли что может случиться.

Императрица, как говорилось, была сестрой слабого и растерянного главы клана, а шестилетний император приходился Мунэмори племянником. Так что, склоняясь перед императрицей как послушный подданный, Мунэмори разговаривал с ней как старший брат и глава семьи.

По плану выезд должен был состояться на следующее утро. Эвакуация не ограничивалась малолетним императором и его матерью: выехать должны были все без исключения члены дома Тайра, и, разумеется, император-инок. Оставлять его в столице Тайра не желали.

Но той же ночью начальник стражи у дворца Госиракавы прибежал в резиденцию Мунэмори. Император-инок ускользнул из своего дворца через заднюю калитку и бежал в неизвестном направлении.

Послали погоню, но она вернулась ни с чем. Под покровом ночи Госиракава добрался до леса и там затаился.

Бегство императора-инока было последней каплей — паника восторжествовала в столице. По дороге, ведущей на запад, мчались всадники и повозки, носилки и кареты: все, кто связал свою судьбу с Тайра или боялся гнева Минамото, покидали город. В этом обезумевшем потоке людей неслись и вожди Тайра, тоже бежавшие из столицы во главе с правителем, императрицей и малолетним императором. Тайра успели захватить во дворце три сокровища, три святыни империи, без которых было немыслимо коронование другого императора: зеркало, чашу и меч.

Корэмори Тайра, племянник правителя, задержался в своей усадьбе, прощаясь с красавицей женой и двумя детьми — восьмилетней дочерью и десятилетним сыном Рокудаем. Они молили его не оставлять их в Киото. Но Корэмори полагал, что взять семью с собой, обречь ее на бродячую военную судьбу, когда у него нет надежного убежища, еще опаснее, чем оставлять в Киото. Он надеялся, что победители не тронут женщин и детей.

— Я не могу взять тебя с детьми, — повторял он. — Как только мы укрепимся где-нибудь в глуши, я сразу пришлю за вами.

— Разве мы не клялись друг другу уйти из жизни вместе? — отвечала жена. — Как исчезают капли росы на одной и той же равнине.

— Помни, — говорил Корэмори, — если ты услышишь, что я погиб, не смей принимать постриг! Снова выходи замуж, устрой свою жизнь и воспитай наших детей. Не может быть, чтобы не нашлось на свете доброго человека, который бы тебя пожалел.

Слова удивительные для феодала, скованного жесткими традициями средневекового общества. Ведь для вдовы знатного японца уход в монастырь был естественным и желанным: она была собственностью, которую нельзя передать никому, она не может, не должна существовать без мужа.

Корэмори сел на коня.

Дети не отпускали стремян, умоляя отца взять их с собой. Рыдала жена. Корэмори не мог заставить себя уехать.

И в этот момент во двор влетели разноцветной стаей братья князя. Все пятеро младших братьев — надежда рода Тайра.

— Что ты медлишь? — кричали они.

Князь показал на своих детей.

— Меня задержало горе малышей, — сказал он.

— Никогда я не могла подумать, что вы столь жестоки! — воскликнула супруга князя и, упав ниц, зарыдала, в отчаянии катаясь по земле. Домочадцы плакали во весь голос. «Навсегда остались звучать у