Падение Иерусалима было ударом по престижу церкви, по самой идее ее всемирного торжества. Но были также задеты различные политические и экономические интересы.

Перепугались торговые магнаты итальянских городов. Ломбардцы, которые к тому времени захватили контроль над европейскими финансами, начали оказывать явный и тайный нажим на своих должников, требуя помочь крестоносцам, иными словами, спасти ближневосточную торговлю.

За сто лет, прошедших со времени Первого крестового похода, мир разительно изменился. Если в конце XI века крестоносцы шли в неизвестность, словно на другую планету, и все без исключения хронисты рассказывают, как крестоносцы останавливались при виде болгарских и византийских городов и радостно кричали: «Иерусалим!», полагая, что цель уже достигнута, то теперь таких ошибок в географии быть не могло. В европейских государствах, хотя и раздиравшихся феодальными распрями, укреплялась центральная власть. Сто лет назад германскому императору ни за что не удалось бы изгнать из страны такого могущественного феодала, как Генрих Лев. Теперь же тот, приговоренный рейхстагом к ссылке, покорно уезжает в Англию. Миром правят не только религиозные идеи и страсть феодальных хищников к наживе. Экономические нити связывают банковские конторы в Милане и Флоренции с торговыми домами Венеции, ремесленные корпорации Майнца с суконными гильдиями Лондона. Политические амбиции королей в значительной степени направляются из торговых контор, хотя короли об этом часто не подозревают.

Когда Иерусалим пал и Европу охватила скорбь, папский престол принялся лихорадочно рассылать по разным странам легатов, требуя, чтобы государи приняли крест и отправились выручать Святую землю. Когда легаты добрались до Германии, Фридриху Барбароссе было над чем задуматься. Его итальянская политика провалилась. Последние годы он занимался в основном германскими делами и в том преуспел: страна была покорна его власти. Сын Генрих уже вырос и мог взять на себя бремя правления. Однако Барбаросса не отказывался от своих планов мирового господства. Его биограф, епископ Оттон, пишет, что Барбаросса называл себя «владыкой мира» и повторял, что восстановит Римскую империю в древних границах.

С Италией и папой у Барбароссы был мир — до дружбы было далеко, но Барбаросса отказался от мысли вновь штурмовать Милан и Кремону. Хитрый Фридрих несколько изменил направление своих политических устремлений, что выразилось в женитьбе его наследника на перезревшей сицилийской принцессе и в заключении союза с Сицилией. Этот союз был для Барбароссы важнее, чем покорение Северной Италии. Сицилийские норманны контролировали центральную часть Средиземного моря. Все пути с Ближнего Востока к Италии, Франции, Испании неизбежно проходили у их берегов. К тому же им принадлежала и Южная Италия. Объединение Сицилийского королевства с Германией было бы серьезным шагом к господству в Европе. А вот в латинских государствах немецкие позиции были слабыми. Там в основном правили князья и короли из французских домов, поддерживали их венецианцы и генуэзцы. Германское влияние было ничтожным. Так что возможность отправить на Ближний Восток свою армию и укрепиться там стратегически для Фридриха Барбароссы была важна.

Следовательно, участие в крестовом походе продолжало итальянскую политику Барбароссы. Его поддерживали как сицилийские родственники, так и германские города, заинтересованные в торговле с Ближним Востоком.

Правда, было одно препятствие — возраст. В 1187 году, когда впервые прозвучал призыв к походу, Фридриху было уже шестьдесят три года. Вести армию через полмира, по горам и пустыням было трудно. А ведь Фридрих лучше других знал, что такое Ближний Восток: он уже прошел этот путь в молодости, почти полвека назад. Но Фридрих был еще полон сил и энергии. И он был религиозен. Ощущая приближение конца жизненного пути, даже самые страшные грешники начинали думать о встрече с Богом. Богоугодным делом, достойным великого императора, неплохо завершить свои деяния…

И все же, когда папский легат начал проповедовать крестовый поход в рейхстаге, Фридрих Барбаросса, горячо поддержав идею похода, от участия в нем вначале уклонился. Он хотел получить гарантии, что феодалы в его отсутствие не взбунтуются. Это понимал и папа. Поэтому, как уже говорилось, на время похода он объявил мир в Европе и пригрозил интердиктом всем, кто посмеет его нарушить или поднять руку на крестоносцев. Весной 1188 года в Майнце все основные князья Германии в присутствии папского легата поклялись в верности Фридриху. Но и это не убедило императора. А причина была простая: старый враг, Генрих Лев, вернулся из Англии, но на съезд в Майнце не явился.

Но наконец и эта проблема была решена: князья согласились выслать непокорного герцога еще на три года. И тот подчинился.

Зрители, да и большинство участников съезда в Майнце не знали о переговорах, шедших за закрытыми дверями. Они видели лишь то, что им показывали. Они видели, что Фридрих отказался сесть на трон и остался среди князей, заявив, что не может занимать трон в помещении, где незримо присутствует сам Иисус Христос. «Он сидел среди своих людей и слушал одушевленные воинственные клики, — писал хронист. — Слезы текли по его щекам, но ввиду великих трудностей похода он все еще медлил принять крест, пока люди не окружили его и не стали горячо просить более не медлить. Тогда и он не мог более противиться веянию духа и принял знаки поборника Бога из рук епископа Готфрида; его примеру последовали князья, духовные лица, тысячи рыцарей и несчетное множество народа».

Это была большая победа папы — Священная Римская империя сказала: да! Теперь легче было обрабатывать других европейских государей.

Решено было, что крестоносное войско выступит из Германии 23 апреля 1189 года, в день святого Георгия, покровителя пилигримов, то есть на подготовку оставался год.

Фридрих отлично помнил о причинах неудач Второго крестового похода, когда за войском тащилось множество почти безоружных бедняков, движимых идеей освобождения Святой земли и мечтой разбогатеть. Эти бедняки были страшной обузой для крестоносного войска — их надо было кормить и защищать от врагов, пользы же они не приносили вовсе. Поэтому Фридрих объявил: в поход пойдет лишь тот, кто сможет внести три марки серебра, что было солидной суммой.

Фридрих намеревался довести свою армию до Иерусалима в целости. Однако следовало не только первым из христианских государей достичь Палестины, но и победить Салах ад-Дина. А это могло быть гарантировано лишь превосходством в военной силе.

То была еще одна особенность Третьего крестового похода. Подготовка к нему, и не только в Германии, шла на самом высоком уровне: руководители его не просто хватали меч и крест и спешили в Святую землю, они тщательно готовились к боям, стараясь превзойти остальных. И Ричард Львиное Сердце, и Филипп Август всерьез снаряжали армии и скрупулезно разрабатывали маршрут к Святой земле.

Источники по-разному оценивают численность армии Фридриха Барбароссы — от тридцати до ста тысяч человек. Перед этой огромной, закованной в железо силой не должен был устоять Салах ад-Дин.

Теперь перед Фридрихом встала проблема, как дойти до Иерусалима. Самым безопасным и надежным путем был морской — тем более что можно было рассчитывать на помощь сицилийского флота. Но против этого пути (им двинулись французы и англичане) было два фактора. Первый заключался в том, что армия Фридриха формировалась в основном в юго-восточных землях Германии; поэтому, чтобы посадить воинов на суда в Южной Италии, надо было совершить переход через Альпы и через всю Италию, против чего, разумеется, резко возражали итальянские города. Ведь первыми жертвами насилия станут именно они. И уж конечно, влиятельные ломбардцы смогли воздействовать на немецких стратегов, уверяя, что сухопутный путь короче. Вторым фактором было время. Фридрих Барбаросса рассчитывал успеть к Иерусалиму первым и обойтись без помощи французов и англичан.

Решено было двигаться сушей: этот путь был Фридриху известен. Для обеспечения его безопасности император занялся активной дипломатической деятельностью.

В Германию прибыло большое, роскошное, как в сказках «Тысячи и одной ночи», посольство Кылыч- Арслана, конийского султана. Владениям султана с юга угрожал Салах ад-Дин, враг более страшный, чем