судил духовный суд, и тот отделался штрафом.

Это была последняя капля, переполнившая чашу терпения Генриха. Он буйствовал во дворце, крушил посуду и мебель, катался в ярости по полу и рвал на себе волосы. И именно в тот день он сказал так, чтобы слышали все: «Отныне между нами все кончено».

Страна разделилась.

Знать, кроме тех баронов, что были обижены королем, приняла сторону Генриха. Бекет мог рассчитывать на поддержку в городах.

В этом конфликте с самого начала был весьма ощутим социальный аспект. Бекет был простолюдином, горожанином, представителем нового слоя, приобретавшего в Англии все большее значение. Хотя он формально не защищал права крестьян и горожан, а выступал за монахов, репутация которых была невысока, в нем фокусировалась сила, способная бросить вызов аппарату угнетения, с которым в глазах народа ассоциировалось государство. Он бросал вызов королю, его спесивым баронам и корыстным шерифам. Церковь, несмотря ни на что, была представительницей Бога, а значит, защитницей. Бекет олицетворял собой церковь воинствующую, стоящую на страже справедливости; и пусть справедливость была односторонней, она существовала. И поэтому слава Бекета, легенды о его святости распространялись по стране. Бекет становился кумиром народа, а это бесило не только Генриха, но и верхушку английской церкви, тесно связанную с феодальной элитой.

Конфликт между королем и архиепископом был не только внутренним делом Англии. За ним внимательно наблюдали враги и союзники. В первую очередь король Франции Людовик VII и Александр III, проведший свой на удивление долгий срок на папском престоле в борьбе с римским народом, германским императором Фридрихом Барбароссой, сицилийскими норманнами, итальянскими городами, еретиками.

Ситуация в Англии была для папы выгодна, но требовала осторожности. Генрих, которого не интересовали итальянские дела, был нужен Александру III как союзник и хозяин королевства, дававшего папскому двору немалые доходы. И хотя архиепископ Кептерберийский боролся именно за интересы церкви и за доходы папского двора, это не означало, что папа всегда стоял на его стороне. Он поддерживал Бекета лишь тогда, когда это ему было выгодно, в частности для того, чтобы оказывать давление на Генриха. Поэтому несколько раз случалось, что, предав Бекета, папа затем спохватывался и выступал в поддержку дерзкого архиепископа. И это позволяло ему как бы оставаться над схваткой.

Тем временем борьба между соперниками разгоралась. По настоянию короля епископы собрались, чтобы рассмотреть требование короны о лишении духовных судов их прерогатив. Но тут король перегнул палку — епископы побоялись лишиться судебных доходов и иммунитета. Бекет выиграл раунд.

Король не сдался. Он собрал не только епископов, но и светскую знать и сумел склонить чашу весов на свою сторону. Результатом была принятая в 1164 году Кларендонская конституция, которая определяла, что в отсутствие епископа доходы с епархии идут государству, что государственный чиновник решает, какому суду — светскому или духовному — вести то или иное дело, что в духовном суде должен присутствовать представитель короны и что именно король — последняя инстанция во всех спорах; апелляции к папе запрещались.

Жалоба Бекета в Рим не помогла. Папа рекомендовал Бекету подчиниться законам страны, в которой живет.

Но Бекет менее всего намеревался сдаться. Он потребовал у папы, чтобы тот издал буллу, санкционирующую решение в Кларендоне, — только такой документ он признает как руководство к действию. Александр III был осторожен. Он отмалчивался и буллы не издавал.

По всей стране судейские чиновники стали извлекать из монастырей преступников и жестоко карать их. Более того, они начали проводить процессы задним числом, приговаривая к повешению тех, кто был ранее оправдан церковью. И в число таких людей, разумеется, в первую очередь попадали не воры и грабители, а люди, не угодившие королю, шерифу, местному сеньору. Волна казней, прокатившаяся по стране, отнюдь не усилила симпатий к Генриху, зато укрепила репутацию непримиримого Бекета.

Через восемь месяцев, убедившись, что папской буллы Бекет не получит, Генрих решил действовать более жестко. Он приказал архиепископу явиться в Нортхемптонский замок на королевский суд. Бекет собрал свою поредевшую свиту и поехал к королю. Там обнаружилось, что жилье для него не приготовлено и все дома заняты придворными. Пришлось архиепископу провести ночь в сарае на полу.

На следующий день, когда начался суд, Бекет перебрался в небольшой монастырь, стоявший за городом, и там принимал посланцев короля. А тем временем в замке король и знать, включая нескольких послушных епископов, выносили все новые приговоры.

В первый день суда архиепископа приговорили к штрафу в триста фунтов стерлингов за «оскорбление королевского суда». Сумма была по тем временам очень велика. Бекет переслал деньги королю. На следующий день от него потребовали вернуть все деньги, которые он получил на посольство во Францию. Таких денег у Беке-та не было, но он выдал вексель на них. На третий день, не скрывая торжествующих усмешек, судьи приговорили архиепископа заплатить государству суммы, которые должны были бы полагаться короне за всех епископов и аббатов, чьи места в последние годы пустовали. Такой суммой архиепископ, разумеется, не обладал. Она превышала годовой доход государства.

Король в ожидании ответа мерил широкими шагами зал заседаний. Ответ архиепископа задерживался.

— В Англии нет места для нас двоих! — вдруг закричал Генрих. — Или он или я!

Епископы носились между монастырем и замком, уговаривая Бекета отказаться от архиепископской митры. Тогда в королевстве наступит мир, уверяли они. Бекет ничего не отвечал.

После долгого ожидания до замка донесся слух, что Бекет едет к королю в сопровождении двух монахов, неся в руке тяжелый крест.

Король тут же потребовал от вельмож и епископов, чтобы они объявили Бекета изменником и приговорили к смерти. Никто не осмелился возразить королю, но и поддержать открыто такое требование никто не решился. Епископы один за другим тихонько выскальзывали из зала.

Дверь распахнулась. Вошел архиепископ. Он еще более исхудал и оттого казался невероятно высок. Он держался прямо и нес перед собой тяжелый серебряный крест. Зрелище было настолько внушительным, что один из оставшихся в зале епископов подошел к Бекету и, склонившись перед ним, попросил разрешения держать тяжелый крест. Но Бекет лишь сверкнул глазами, отгоняя робкого помощника.

— Идиот! — закричал вдруг в наступившей тишине епископ Лондонский. — Тебя всегда губила гордыня! И ты, я вижу, не раскаялся!

Бекет, словно не слыша этого крика и угрожающего гомона рыцарей, уселся на стул лицом к королю.

Король поднялся и удалился со свитой из зала.

Так прошло несколько часов. Король поужинал. Но Бекет продолжал неподвижно сидеть, не выпуская креста. Иногда к Бекету подходили наглые враги и робкие союзники. И те и другие хотели, чтобы он сложил с себя сан.

— Дитя не может судить отца, — отвечал Бекет. — Король не может судить меня. Лишь папа может меня осудить.

Из соседнего зала слышались пьяные крики. Спустилась ночь.

Неожиданно Бекет поднялся и нанравился к выходу. Он прошел через зал, где ужинали вельможи и епископы. Поднялся страшный шум: рыцари вопили, что он — предатель, и кидали в него объедки. Но приблизиться к архиепископу никто не посмел.

На улице под холодным дождем Бекета ждала другая встреча.

Там собрался почти весь город.

Слух о том, что Бекет стоит за правду, против вельмож и злых судей, заставил горожан ждать архиепископа на улице и трепетать в страхе, что его убьют.

Отныне Бекет был святым человеком, действиями которого руководил господь. Не будучи народным вождем, Бекет становился им. И два рыцаря, выскочившие с пьяными угрозами вслед за Бекетом на улицу, вдруг оробели перед толпой и поспешили обратно в зал.

А Бекет был в отчаянии. В те часы, которые он провел в опустевшем зале, и минуты, когда шел под градом оскорблений, он понял свое бессилие. И понял, что в Англии его заточат в тюрьму или тихо задушат. И дело будет проиграно.