Воспитанник и в известном смысле духовный наследник своего старшего любимого брата Генриха Сандомирского, Казимир был религиозен, разумен и так же нерешителен. Он остался в истории под именем Казимира Справедливого.

Мешко занял древнюю столицу Краков и овладел большей частью страны. Сделать это ему удалось лишь потому, что феодалы никак не могли разобраться между собой. Помимо основной войны, которая катилась по стране, на нижнем этаже власти кипели малые войны между воеводами и магнатами. Но по мере того как Мешко покорял провинции Польши и старался укротить феодалов, они все яростнее поднимались против него. Феодалов не интересовала судьба страны. Им не хотелось видеть ее объединенной под властью сильного государя — тогда ущемлялись их интересы.

Во главе объединенного войска можновладцев стал епископ Краковский Гетка — духовные феодалы объединились со светскими. В 1177 году Мешко был изгнан из Кракова, и вскоре в истории Польши произошло важное событие: феодалы, светские и духовные, собрались в городе Ленчице на собрание (по- латыни оно именовалось «коллоквиум»).

Ленчицкое собрание стало первым в истории страны сеймом. Отныне судьбу Польши решали не короли, не князья, а воеводы, епископы, можновладцы. Их вольности, которые там были утверждены, в чем-то сходны с привилегиями, которые английскому рыцарству предоставила Великая хартия вольностей. Это манифест феодальной раздробленности, победа феодалов, которые ставили свои интересы выше интересов страны. Так как часть решений была в пользу церкви — например, королю или князю было отказано в наследовании имущества после смерти епископа, — «манифест» был направлен в Рим, к папе. Разумеется, папа тут же его одобрил. Ленчицкое собрание признало право германского императора быть верховным судьей в польских делах, что было тактическим успехом можновладцев, которые полагали, что император будет защищать их интересы, и стратегическим проигрышем для Польши, потому что германская экспапсия усилилась, а позиции в Поморье Польша теряла. Ослабленная, она уже не рассматривалась поморскими князьями как сюзерен, и некоторые из них предпочли принести вассальную присягу германскому императору.

Разгромленный феодалами Мешко бежал в Поморье и скрывался там некоторое время, с горечью наблюдая за тем, как его владения переходили в руки брата. Но Мешко не смирился. В 1182 году он снова в Польше и возвращает себе западные провинции. Раздоры между можновладцами были не менее остры, чем их вражда с Мешко. И эта рознь прорвалась наружу, когда разгорелся конфликт между командующим армией Казимира воеводой Николаем и другими феодалами. Распри внутри лагеря магнатов достигли такой степени, что, когда Казимир со своим воеводой отправились в поход, чтобы возвратить Галич князю Владимиру, феодалы из краковских земель тайком послали гонцов к Мешко с просьбой прийти и править.

Известие об измене феодалов застало Казимира у Галича.

Узнав, что Мешко движется на Краков, Казимир обратился за помощью к родственникам своей русской жены. С дружинами, присланными из Руси, Казимир двинулся к Кракову, разгромил заговор феодалов и остановил наступление Мешко. В Польше наступила временная передышка. Она прекратилась в 1194 году, когда Казимир Справедливый неожиданно умер.

И тут борьба разгорелась с новой силой. В ней участвовали юные сыновья Казимира и его вдова Елена, владетели Силезии, сам Мешко Старый и его сыновья. Польша была разорена. Неизвестно было, с кем завтра войдет в союз Мешко, к кому переметнется воевода Николай, кого позовут на помощь сыновья Владислава… В феодальных усобицах Польша встречала XIII век, и, больная той же болезнью, что и Русь, она окажется бессильной перед монгольскими армиями, которые, прорвав русский заслон, выльются на польские равнины.

Исторические аналогии не всегда плодотворны: опасность заключается во внешнем сходстве исторических явлений.

Незыблемость исторических и экономических законов развития общества означает лишь то, что сумма действия всех сил истории ведет к закономерному исходу. Но далеко не каждая из них последовательно выполняет историческое предначертание. Этот процесс несколько напоминает движение муравьев, которые тащат в муравейник большого жука: суетятся муравьи чрезвычайно, каждый бежит в свою сторону, одни жука тянут, другие мешают этому, третьи вообще мечутся без цели. Но в результате жук неуклонно приближается к входу в муравейник.

В истории всегда есть люди, которые в силу своего положения определяют судьбы государства. Политический деятель новейшего времени оперирует понятиями блага государства, блага народа и действует в меру своего личного и классового понимания этого блага. В средние века далеко не всегда правителем декларировалось благо народа. Было благо династии, благо рода, благо церкви и так далее.

Разумный монарх добивался денег и усиливался, укрепляя государственный организм, неразумный попросту выкачивал из подданных все, что можно было добыть, грабил их, словно врагов. В конечном счете разумный монарх выигрывал, потому что его доходы были постоянными и множились.

Важная особенность власти в средневековой Европе заключалась в составе правящего слоя. Не только государи, но и элита общества, как правило, были связаны родственными узами. Можно проследить родственные отношения между всеми правящими домами Европы — от Наварры до Византии. Король Иерусалимский был дядей византийского императора, тот приходился племянником французской королеве, а ее дочь во втором браке была женой сицилийского короля, который находился в родстве с польским королем, а тот оказывался сыном русской княгини. И так далее. Этот фактор действовал, несмотря на то что дяди ожесточенно воевали с племянниками, а шурины — с деверями. Правящий слой Европы осознавал себя одной большой недружной семьей, и родственные отношения порой были важнее отношений межгосударственных, что нарушало логику политических событий. Родственные связи то приводили к неожиданным мирным соглашениям, то ужесточали войны, ибо семейные конфликты могли принимать патологический характер.

Система династических браков и связей правящих домов сохранялась в Европе вплоть до нашего времени. Но разница между средневековьем и последующими веками очевидна: в XII веке государь, по крайней мере в своем домене, был господином над жизнью и смертью подданных и в меру своих способностей определял судьбу страны. В начале XX века для судеб России и Германии ровным счетом не играло роли то, что кайзер Вильгельм II и император Николай II были двоюродными братьями. Политики новейшего времени, планируя союз или конфликт, не думают о том, обидят ли они этим своего двоюродного брата либо тетушку.

Родственные связи правящей элиты Европы имели следствием особое положение женщины. Дочери в доме феодала — радость, это товар, за который получают влиятельных родственников и новые земли. Французский король Людовик VII выдает дочерей за английского наследного принца, затем за другого наследника, затем за наследника византийского престола. Генрих Плантагенет также устраивает браки своих дочерей с принцами крови. Девочек, чуть вышедших из пеленок, везут в чужие страны, где они живут в чужих домах, окруженные чужими людьми и слыша чужой язык. Они вырастают полуфранцуженками и полувизантийками, они с детства существуют в мире интриг и предательства — ведь их судьбы связаны с вопросами престолонаследия. Но когда они прорываются к власти, жизненному опыту этих подростков может позавидовать любой министр. И нет другого периода в истории Земли, когда бы женщины столь часто выступали на авансцену и брали управление государствами в свои нежные ручки. Они как бы мстили за то, что их продавали и лишали детства.

Над этим суетливым феодальным муравейником возвышалась церковь, которая, с одной стороны, владела умами эпохи и определяла образ жизни, с другой — была составной частью этого мира, борясь за светскую власть, за земли и доходы.

Механизм средневекового общества Европы определялся также дополнительными факторами.