далее и тому подобное. Короче, во избежание категоричности высказывания в речи использовался только затруднительный для говорящего страдательный залог, чтобы избежать греха, заключающегося в публичном объявлении факта своего собственного существования.

Из-за моего неведения хозяин отвел мне самую плохую комнату и заломил за нее вдвое больше обычного тарифа. По моей манере говорить он опознал во мне уроженца Саллы. Зачем же ему быть со мной любезным? Но, подписывая контракт, я вынужден был показать хозяину свой паспорт. Когда он увидел, что его гостем является принц, то едва не задохнулся от изумления. Он настолько смягчился, что спросил: не угодно ли, чтобы в комнату прислали вино, а может быть, и веселую девушку?

Я согласился выпить вина, но отказался от девушки, потому что был еще очень молод и чересчур боялся тех болезней, которые могли таиться в чужеземной плоти. В тот вечер я одиноко сидел в своей комнате, наблюдая, как падает снег за окном, и ощущая себя, как никогда прежде, изолированным от всех людей.

Как никогда прежде…

Прошло больше недели, и я, наконец, решился созвониться с родней моей матери. Каждый день, туго завернувшись в плащ от ветра, я часами бродил по городу, удивляясь уродству как людей, так и зданий. Я нашел посольство Саллы и, стараясь оставаться незамеченным, подолгу стоял возле него, не желая, однако, заходить внутрь. Это угрюмое приземистое здание как бы незримо связывало меня с родной землей. Я покупал груды дешевых книг и читал их до глубокой ночи, чтобы получше разузнать о жизни в избранной мной провинции. Здесь была и история Глина, и путеводитель по Глейну, и эпические произведения, посвященные основанию первых поселений к северу от Хаша… и многое другое. Я растворял свое одиночество в вине — но не в том напитке, которое производили в Глине и называли здесь вином. Разве виноградная лоза могла произрастать в такой стуже? Я пил доброе золотистое сладкое вино Маннерана, которое ввозилось сюда в огромных бочках.

Спал я плохо. В одну из ночей мне приснилось, что Стиррон умер и меня разыскивают. Несколько раз в своих снах я видел, как птицерог убивает отца. Это сновидение до сих пор преследует меня — я постоянно вижу его по два-три раза за год. Я писал длинные письма Халум и Ноиму и рвал их, так как они были пропитаны жалостью к самому себе. Я написал также письмо Стиррону, умоляя простить за мое бегство. Но и это письмо я порвал. Когда уже ничто не могло меня утешить, я попросил хозяина прислать девушку. После ее визита я добрый час отмывался, однако на другой вечер попросил прислать другую. Не церемонясь с ними, я всем своим телом и душой кричал «я», «мне», «я», «мне», будто был на исповеди. Я даже несколько раз произносил эти слова вслух. Правда, потом меня преследовали страхи, что хозяин гостиницы обвинит меня в непристойном поведении, однако при встрече он так ничего и не сказал. Даже в Глине с девушками подобного сорта не требуется проявлять вежливость — только такой вывод можно было сделать из всего происшедшего.

Вот так я тратил деньги в столице пуританского Глина, бражничая и распутничая. Когда я стал задыхаться от собственной праздности, то, переборов застенчивость, направился на поиски своих глейнских родственников.

Моя мать была дочерью старшего септарха Глина. Он, как и его сын, наследовавший трон, уже умерли. На престоле сейчас находился племянник моей матери, Труис. Мне казалось преждевременным просить покровительства у моего царственного кузена. Труис, являясь правителем Глина, вынужден считаться не только с родством, но и с государственными интересами, и возможно, он не захочет оказать помощь сбежавшему брату старшего септарха Саллы, чтобы не ухудшать межгосударственных взаимоотношений. Но у меня была тетка Ниолл, младшая сестра матери, которая в свое время частенько бывала у нас в Салла-Сити и с любовью нянчилась со мною, когда я был ребенком. Не поможет ли она мне?

Ее брак как бы символизировал союз власти с богатством. Муж тетки, маркиз Хаш, пользовался огромным влиянием при дворе. Он — в Глине не считалось неподобающим для аристократов заниматься коммерцией — контролировал деятельность богатейшей посреднической палаты. Такие палаты были чем-то вроде банков, но в несколько ином духе. Они одалживали деньги разбойникам, купцам, промышленникам, но под убийственные проценты, и всегда завладевали частью прав собственности на то дело, которое субсидировали. Таким образом, они незаметно просовывали свои щупальца в сотни организаций и добились невообразимого влияния в экономике. В Салле посреднические палаты были запрещены еще столетие назад, но в Глине они преуспевали, став едва ли не еще одним правительственным органом. Я недолюбливал такую систему хозяйствования, но предпочитал присоединиться к ней, чем начать попрошайничество.

В гостинице я разузнал, как пройти к дворцу маркиза. По стандартам Глина это было довольно внушительное здание. К главному корпусу присоединялись два крыла. Рядом находилось гладкое, как зеркало, искусственное озеро. Я не пытался сразу же проникнуть внутрь, а приготовил записку, в которой уведомлял маркиза, что его племянник Кинналл, сын септарха Саллы, находится в Глейне и милостиво испрашивает у него аудиенцию. Найти его можно в такой-то гостинице. Я вернулся в номер и стал ждать. На третий день хозяин гостиницы с выпученными от страха глазами вошел в мою комнату, чтобы сказать, что меня ждет посетитель в наряде придворного маркиза Хаша. Ниолл выслала за мной машину. Меня отвезли в ее дворец, где все было намного богаче, чем снаружи, и она приняла меня в большом зале, искусно обставленном зеркалами таким образом, что создавалась иллюзия бесконечности.

Она сильно постарела за те шесть или семь лет с тех пор, как я видел ее в последний раз. Но мое удивление при виде ее седых волос и морщинистого лица не шло ни в какое сравнение с ее изумлением, что я за столь короткое время превратился из крошечного ребенка в огромного мужчину. Мы обнялись по обычаю Глина, касаясь друг друга только кончиками пальцев. Она принесла свои соболезнования по случаю смерти моего отца и извинения за то, что не посетила церемонию коронации Стиррона. Затем она спросила, что привело меня в Глин. Я объяснил причины моего здесь прибывания, и тетушка не выказала при этом удивления. «Намерен ли я здесь обосноваться на постоянную жизнь?» — Я ответил, что да. «И чем же я собираюсь поддерживать средства к существованию?» — «Работая в посреднической палате ее мужа, — ответил я, — если мне будет предоставлена подобная возможность». Мои планы не показались ей неразумными, однако она спросила, обладаю ли я какими-либо профессиональными навыками, чтобы меня можно было рекомендовать маркизу. На это я ответил, что изучал законодательство Саллы (не упомянув, насколько незавершенным был курс моих занятий) и поэтому могу быть полезным при проведении каких- либо операций палаты в нашей провинции. Я также сказал, что связан узами побратимства с Сегвордом Хелаламом — верховным судьей порта в Маннеране — и способен принести пользу в делах, связанных с этим городом. Наконец, я заметил, что молод, крепок и честолюбив, а посему готов посвятить всего себя делу процветания посреднической палаты, потому что только такое деяние будет для всех нас взаимовыгодным. Эти заявления как будто успокоили тетушку, и она обещала добиться моей встречи лично с маркизом. Покидал я ее дворец полный радужных надежд.

Через несколько дней в гостиницу пришло уведомление о том, что мне нужно предстать в конторе посреднической палате, однако не лично перед маркизом Хаш, а перед одним из его управляющих, неким Сизгаром. Этот человек был до того скользким, что казался прямо маслянистым. У него не было ни бороды, ни бровей, а лысина блестела так, как будто была натерта воском. Сизгар кратко расспросил меня о моей учебе, обнаружив с помощью не более десятка вопросов ничтожность моих знаний и полное отсутствие опыта. Однако об этих моих пробелах в образовании он говорил столь учтиво и дружелюбно, что я уже было решил, что, несмотря на мое невежество, высокородность и родство с маркизом обеспечат мне какую- нибудь должность. Увы, какое благодушие. Я уже вынашивал планы, как буду продвигаться к более высоким постам в этой посреднической палате, когда уловил краем уха слова Сизгара, обращенные ко мне.

— Времена сейчас трудные, это, конечно, ясно вашей милости. К сожалению, вы обратились к нам как раз тогда, когда необходимо проводить сокращение штатов. Предоставление вам работы даст нам немало преимуществ, но мы теперь столкнулись с чрезвычайными затруднениями. Маркиз желает, чтобы вы поняли,