повалился в траву.

– Бежим, любимая!

И началась дикая гонка. Тьма дергалась перед глазами, оборачиваясь то древесным стволом, то кустом, то одним из преследователей. Несколько раз им удавалось оторваться, но их снова находили, и безумный бег продолжался. Предательская луна уже светила вовсю, и светлые одежды женщин выдавали их с головой… Снова бой. Круговерть металла. Сашка вкладывал в удары холодную всесокрушающую ненависть. ОНИ!.. ПОСМЕЛИ!.. УКРАСТЬ!.. ЕЕ!!!

Тени снова отступили, воя в бессильном ужасе. Савинов не мог понять – почему их так много. Хазар не может быть столько! От силы десятка два.

– Александр! Позови Ворона!

«Кретин! Мог бы сам догадаться!» Он заливисто свистнул. Через некоторое время раздался топот копыт, затем яростное ржание и чей-то вскрик. Какой-то ненормальный пытался остановить вороного! Кони возникли из темноты, один за другим. Хорошо! Он привел Хагенова жеребца.

– На конь! – заорал Сашка.

И в этот момент заревел рог.

Тьма обрушилась грохотом сотен копыт. Громовой раскат ударил в безоблачном небе, разметав звезды.

– Пер-р-рун!!!

Белозерская дружина рухнула на засаду со всех сторон. Началась резня. Враги в свою очередь угодили в западню.

– Бей! Бей!!!

Трава поляны промокла – то ли от росы, то ли от крови. Утро шествовало над лесным побоищем под лязг железа. Остатки вражеской засады растаяли под варяжскими мечами…

Сашка стоял, держа Ворона за узду. Ярина сидела в седле, и солнце красило румянцем ее бледные щеки. Позади целовались Хаген и Сигурни. Савинов деликатно не поворачивался. Девичья рука коснулась его плеча.

– Ты сказал – «любимая» – я не ослышалась? – она наклонилась в седле… и их губы встретились. У него перехватило дыхание. Голова закружилась, словно он залпом хватил добрый стакан хмельного. «Какие сладкие у нее губы!» Они целовались и не могли остановиться. Он бережно снял ее с седла… Каждое касание губ было глотком свежего воздуха, одуряюще пряного и пьянящего. И его хотелось еще и еще…

Занятые своим интересным делом, они не заметили, как из-за деревьев появились верхами князь и пара десятков воинов.

– Добро! – произнес Ольбард с улыбкой. – Вы, как я погляжу, времени зря не теряете. Вот, Александр, тебе и невеста нашлась. Хорошей женой будет! Я сам твоим сватом стану – мне Богдан не откажет!

Сашка слегка растерялся. «Вот так сразу и жениться!» Но, взглянув на девушку, вдруг понял, что вовсе не против. И скорей, даже «за». Причем очень «за».

– Надо бы ее спросить сначала, – сказал он. – Пойдешь ли за меня, красна девица?

Почему-то он ожидал, что она смутится, опустит ресницы. Но Яра смотрела прямо ему в глаза, словно испытывая. Потом улыбнулась:

– Если бы ты не позвал, я бы сама тебя попросила!

А потом была свадьба. Ее Сашка толком не запомнил. Точнее, запомнил, но какими-то отрывками, чехардой света и тени, бренчаньем струн и грохотом разнообразных варварских инструментов. Вихрем танца, от которого грохотал пол и тряслись стены, здравицами, громом конских копыт, когда ехали свататься и сватом был сам князь. Звенела посуда, звонкие голоса ладно пели, мелькали лица, кубки из рога сделались бездонными и сколько ни пей – не пустели. Казалось, какой-то полубезумный режиссер задался целью снять фильм о русской свадьбе и где-то посередине, напившись в умат, потерял способность всем этим руководить. И пошло-поехало. Сашке даже не пришлось ни о чем таком беспокоиться, – все организовалось само собой. Сигурни непонятно откуда знала толк в организации таких празднеств, хотя всю жизнь провела в храме. Храбр носился взмыленный и счастливый чуть ли не больше его самого. События закружили Сашку бешеным водоворотом, и он «А» не успел сказать, как оказался рука об руку с Ярой на коленях перед ее отцом. Богдан покряхтел для виду – как-никак любимая дочь, благословил. Однако видно было – доволен.

Как выяснилось, Сашкина суженая нравом была непокорна. От избранных родителями женихов нос воротила, и никакие силы ее под венец затянуть не могли. Мать ворчала, мол, скоро и перестарком звать станут, горда не в меру, неприступна. Не один ушел от порога не солоно хлебавши, и шептались уже родичи обойденных, мол, подавай Богдановой дочке жениха особенного, каких свет не видывал. И никому с ней не сладить, разве что с неба кто свалится… Вот он и свалился.

Савинов сидел на свадебном пиру, совершенно одуревший, счастливый, и рассеянно наблюдал, как веселится народ. Плечи побаливали – каждый норовил хлопнуть, поздравляя, облапить покрепче, а мужики-то все здоровенные. Кто-то, кажется Хаген, все бубнил над ухом, наставляя в семейной премудрости. «Тоже мне, советчик, сам-то без году неделя…» Гости, уже «на рогах», пьяно пели какую-то незнакомую песню. Потом другую, потом еще. Через некоторое время Сашка сообразил, что поют о нем и его подвигах, про Хагена и их безумную погоню, про знамения и еще черт-те о чем. Гудели гудки, гремели нещадно терзаемые гусли – музыкантов тоже не обносили чаркой. И сквозь этот гром и звон, мельтешение лиц и гул голосов летели ему навстречу ее странные зелено-стальные глаза. И они смеялись. Ярина прижалась к нему и тихонько попросила: «Расскажи – как там, на небе?» И он стал рассказывать.

О пушистых белых облаках, которые лежат под тобой чудесным ковром. И об облачных замках, о песне мотора, о том, как дрожит и звенит тело машины, отзываясь на малейшее движение рук, и о том, какая земля сверху. Рассказывал о том, как взлетаешь в рассвет, когда на аэродроме – еще ночь, а наверху, в воздухе – светит солнце. О пьяняще-прекрасных краях, о хрустально сверкающем море, огромных городах огромной страны и людях, что живут в ней. Он говорил о чудесах, которые были в его мире, и чудесах, что уже есть в мире этом. О театре, кино и прочих вещах, о музыке, какой здесь не слыхивали, когда в оркестре играет в лад больше народу, чем веселится на этом пиру. Об одном он только не рассказывал ей – о войне, хотя, наверное, она хотела бы и об этом услышать. Но сейчас ему не хотелось вспоминать.

Она слушала, затаив дыхание, с детским удивлением на лице. Далекий мир захватил ее своей огромностью и могуществом. Нежные пальчики крепко сжимали его руку, а он смотрел на нее и не мог наглядеться и поверить наконец своему счастью. Смотрел, как завиваются ее непокорные волосы, упрямо выбиваясь из-под свадебного убора. Смотрел на ее улыбку, веснушки, ямочки на щеках и нежный пушок на губе. Впивал все это глазами и всем своим существом, словно полной грудью вдыхал свежий воздух. И не мог насмотреться…

Через некоторое время Сашка вдруг понял, что давно молчит, продолжая зачарованно пялиться на девушку, которая, как ни странно, вот-вот станет его женой. Она улыбнулась своей неподражаемой улыбкой и приподняла бровки, – чего замолчал, мол? И тогда слова, те самые, которые нельзя выдумать или подготовить и которые приходят в такие минуты из самых глубин нашей души, толкнулись в его сердце и выпорхнули наружу.

– Знаешь, – сказал он медленно. – Я только теперь по-настоящему понял, что значит слово «ненаглядная»…

Лицо ее стало не по-детски серьезным, и они поцеловались. Потом еще и еще. Голова закружилась, как будто самолет его жизни попал в неуправляемый штопор и вихрем понесся к земле. Окружающее подернулось какой-то мерцающей пеленой, в которой плясали золотые искры. Стало жарко, а свежесть ее губ была… как ключевая вода в знойный день, когда пьешь и не можешь напиться. То ли оттого, что мучает жажда, то ли оттого, что вода слишком вкусна…

Гости немедленно обнаружили творящееся непотребство и одобрительно заорали. А чей-то бас резонно предположил, что молодым пора баиньки. Идею тут же подхватили, и изрядно набравшиеся дружки взялись их провожать. Пошел золотой дождь из зерна и монет, означавших, кажется, плодовитость и