МАНФРЕД
* * *
Здравствуй, Илана
Письмо твое меня огорчило, обидело и причинило боль. Кто же не мечтает иногда подняться, взлететь и сгореть дотла в пламени какой-нибудь далекой свечи? Зря ты надо мной смеешься, но ведь не ты придумала этот извечный выбор между огнем и пеплом, ведь и я в замкнутом кругу. Может быть, я тебе кое-что расскажу. Примерно полгода тому назад выпало мне в очередной раз убирать наш клуб. Было утро, шел дождь, и молодой парень, мне не знакомый, волонтер то ли из Исландии, то ли из Финляндии, в очках, загорелый, с влажными волосами, сидел в одиночестве в углу, погруженный в раздумья, плавая в сигаретном дыму, и писал письмо. Кроме «доброе утро» и «извините», мы не обменялись ни единым словом. Стояла полная тишина, в окнах – серый дождь. Я дважды сполоснула пол, протерла и под его ногами, опорожнила, вымыла и вернула ему пепельницу, и в это мгновение он улыбнулся мне с грустью, горечью и состраданием, словно ему была известна истина. Если бы он сказал мне «сядь», если бы поманил меня рукой, ничто на свете не остановило бы меня. Я могла бы забыть все. Но не смогла. Со всех сторон притаились в засаде ухмылки, мелкие унижения, раскаяние, опасение, что мои подмышки пахнут потом, боязнь не справиться с пряжками, смущение, замок «молния», мокрый пол, пуговицы, грубый бюстгальтер со шнурками, утренний свет, открытая дверь, холод, занавески, сданные в стирку, запах хлорки, стыд. Словно непробиваемая стена. Ни одной живой душе я не рассказала об этом, только тебе, и, по сути, даже тебе не рассказала. Да и вообще – никакого рассказа нет. А Иоаш был призван на резервистскую службу, на Голанские высоты, а без четверти десять была у меня с Ифтахом очередь к зубному врачу. Ничего не было, кроме боли понимания: словно непробиваемая стена. Словно невозвратимая потеря. В тот вечер я выкрасила в белый цвет мебель на веранде – чтобы удивить Иоаша, когда он вернется. Детям приготовила шоколадное мороженое по домашнему рецепту. А ночью я гладила, гладила, пока не кончились передачи по радио, а приемник продолжал издавать хрипящие звуки, и сторож, проходя мимо, смеясь, сказал под моим открытым окном: «Поздно, Рахель!» Никакого рассказа нет, Илана. Иди-ка ты работать в свой книжный магазин на полдня, в те часы, когда Ифат в яслях. Поступи на какие-нибудь заочные курсы. Купи себе что- нибудь новенькое взамен коричневого платья: из твоего письма я поняла, до чего оно тебе надоело. Если хочешь, называй меня ежом. Если хочешь, не отвечай мне. Иоаш работает в ночную смену на ферме, а я устала, и в раковине полно посуды. Кончаю.
Твоя сестра Рахель
Вообще-то я собиралась написать о другом: рассказать тебе, что Иоаш пробыл вчера два часа в Зихроне, помог натянуть железную сетку на птичник, дал несколько советов по сельскому хозяйству и пришел к выводу, что Боазу лучше всего в той коммуне, которую он создает. В следующий раз мы возьмем машину и поедем к нему с детьми. Не вижу никакой причины, почему бы тебе с Мишелем и Ифат не бывать там иногда.
Рахель
* * *
258. И все – каждый на свой лад – начинают разрушать институт семьи. Платон. Иисус. Ранние коммунисты. Фашисты. Милитаристы так же, как и воинствующие пацифисты. Аскеты так же, как и секты (древние и новые), предающиеся ритуальным оргиям. Первый шаг к освобождению – упразднение семьи. Уничтожение всех интимных связей между людьми во имя абсолютной интеграции в «семье революции».
261. «Я» – источник страданий. Освобождение – упразднение «Я». Абсолютное растворение в массах.
266. Преступление – чувство вины – необходимость получить отпущение грехов – мобилизация на служение идеалу – нарастающее чувство вины – преступления во имя идеала – снова необходимость в отпущении грехов – удвоенная приверженность идеалу – и так далее. И все сызнова. Заколдованный круг.
270. И так – это обнаруживается внезапно или постепенно – жизнь идет и ветшает, идет и мелеет, идет и опустошается. Преклонение занимает место дружбы. Самоуничижение – вместо уважения. Послушание – вместо сотрудничества. Подчинение – вместо братства. Энтузиазм занимает место чувства. Вопли и шепот заменяют разговор. Подозрение – вместо сомнения. Мука – вместо радости. Подавленность – вместо тоски. Изнурение плоти – вместо размышлений. Измена – вместо разлуки. Пуля – вместо аргументов. Резня – вместо размежевания. Смерть – вместо перемен. «Чистка» – вместо смерти. «Вечность» – вместо жизни.
283. «Предоставь мертвым хоронить своих мертвецов»: живых погребут живые.
284. «Поднявшие меч от меча и погибнут»: до прихода Мессии, в руке которого – «огненный меч обращающийся».
255. «Возлюби ближнего своего, как самого себя», – и немедленно, – не то всадим в тебя пулю.
286. «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Но если источила тебя ненависть к самому себе, то заповедь эта несет заряд убийственной иронии.
288. А воскресение? Обещанное нам воскресение из мертвых? Всегда – без тела.
290. Что же касается твоей души – она полностью сольется с ей подобными. Возродится и растворится – к собственному благу – в общем вместилище душ. «Вернется в лоно нации». Или сольется с сердцами покойных предков. Или окажется в котлах Расы. Или в сокровищницах Движения. И там послужит она сырьем, из которого будет отлито нечто новое и чистое. «Апейрон» Анаксимандра. «Прор-а-хаим» – «вечная жизнь после смерти» – в иудаизме. Христианское горнило. «Плавильщик пуговиц» в «Пер Гюнте».
291. А что же тело? Не более, чем преходящая помеха. Сосуд, полный протухшей мокроты. Нечто стесняющее, источник грязи. Крест, который мы приговорены нести, на котором мы распяты. Испытание, которое мы обязаны преодолеть. Наказание, которое мы обязаны отбыть, чтобы освободиться от него в лучшем из миров. Глыба скверны – ее существующая в настоящем нечистота втиснута между чистотою абстрактного прошлого и сиянием абстрактного будущего.
292. Экзальтация: уничтожение тела. Постепенное ли – аскетизмом, или мощным освобождающим ударом – на жертвеннике близящегося Избавления.
293. А посему: «Прах – во прах».
294. А посему: «Вива ла муэрте!», что значит – «Да здравствует смерть!»
295. И снова Паскаль: все гнусности в мире происходят из одного скрытого источника – мы не способны спокойно пребывать внутри комнаты. Наша ничтожность восстает и разрушает нас.
* * *
Здорово, Мишель, это я пишу тебе из Зихрона. По мне так Илана тоже может прочитать, но ты прочитай первым. Наверно ты сердишся, считаешь меня совсем ниблагодарным, потому что ты был со мной на высоте на все сто, а я на тебя положил и наперикор твоим планам организовал через Америку свое житье здесь в Зихроне. Если ты против меня распалился, то выбрось это письмо в мусорку и не отвечай мне, только не начинай мне снова читать мораль. Ты не Бог, Мишель, а я тебе не фраер. И вообще каждый день говорить друг другу что надо делать: это – да, а это – нет, просто глупо. Таково мое мнение, прошу прощения. Но письмо это ни для того чтобы изменить тебя, я вобще против того чтобы изменять людей. Тогда для чего же это письмо? Илана.
Послушай Мишель. По моему Илана не совсем в себе. Мы это увидели, когда она сюда приехала нас навестить. Стопроцентно нормальной она никогда не была, но теперь она опустилась чуть ли не ниже пятидесяти процентов. Мое предложение такое чтобы она и Ифат приехали сюда в Зихрон заняться уборкой
