— Как?! — поразился Роман.

— Да вот так.

— Ты всё ещё подозреваешь… — с упреком начал Илларион Венедиктович.

— Нет! — резко оборвал Гордей Васильевич. — Не подозреваю, а убежден! Значит, так, Рома. Ивана я вызову сюда, а ты, сколько хватит терпения, изображай своего папулю, желательно до моего возвращения. Боюсь, что Лапу сразу возьмут под наблюдение. Итак, ты, Рома, изображаешь папулю, а тот сидит в ванной.

— Попрошу не иронизировать, — рассердился Илларион Венедиктович, — и не превращать благородное дело в балаган!

— Ты, малец! — тоже рассердился Гордей Васильевич. — Помалкивай при старших! Идём звонить Ивану.

Он первым прошёл в комнату, где стоял телефон, снял трубку, долго, словно неуверенно, набирал номер, заговорил нарочито беззаботным тоном:

— Иван?.. Приветствую… Знаю, знаю, что неприятности, да у кого их нет… Никуда твой эликсир не исчезал, Илларион его выпил… Выпил, да и всё! Немедленно под наблюдение?.. Опасно?.. Вот приезжай и полюбуйся на него… И меня обязательно подожди… Долго нет Серёженьки? Ну и что?.. Гуляет или собачку себе разыскивает… Значит, жди меня здесь, у Иллариона. — Он положил трубку, взглянул на часы. — Мне пора. Ивана до меня не отпускайте. Вот, Лапа, радость наша, какая получается каша. В детство вернулся — ладно, а вдруг ты ещё и впадешь в него?

— Ты полагаешь, что я слабоумен?

— Есть некоторые основания предполагать это, — насмешливо ответил Гордей. Васильевич. — Значит, Рома, ты изображай своего папулю, а он пусть сидит в ванной. Дай ему какую-нибудь интересную книжку с картинками. — Уже у дверей он сказал: — Если бы, Иллариоша, я не любил тебя, в психиатричку бы сдал немедленно!

Когда он ушёл, Роман спросил:

— Объясни всё-таки мне, почему ты мечтал, извини, о такой нелепости, как возвращение в детство? Я ведь так и не понял!

— Нелепости? — с укором переспросил Илларион Венедиктович. — А разве не бывало в истории случаев, когда что-то новое казалось сначала нелепостью, а потом оказывалось приобретением человечества?

— И ты сейчас надеешься на это?

— Теоретически — да, практически — всё может быть. Заберут меня под медицинское наблюдение, и там я проведу остаток дней своих. Вроде мыши или морской свинки. Я больше за Ивана беспокоюсь. От радости или возмущения он может…

Раздался дверной звонок.

— Желаю успеха, Рома. Действуй. А я в ванную.

Роман открыл дверь, и в прихожую стремительно ворвался Иван Варфоломеевич, а за ним вошли мужчина и женщина в белых халатах.

И тут же Роман совершил оплошность, сказав, правда, голосом отца:

— Рад приветствовать вас, дорогой Иван Варфоломеевич! Давненько мы с вами не виделись!

— Ах, ты ещё и шутишь! Да ещё и глупо шутишь! — Иван Варфоломеевич, можно сказать, рассвирепел, хотя подобное никак ему не было свойственно. — Марш на диван! Надо немедленно осмотреть тебя, шутник-самоучка! Сорвал мне опыты! Поставил моих сотрудников в глупейшее положение! И помереть ведь мог!

Роман был неплохим актёром, мог до неузнаваемости изменить своё лицо, голос, походку, но выдать своё молодое тело за старческое… Увы! Когда он разделся до пояса, Иван Варфоломеевич восторженно прошептал:

— Как помолодел… — Он отошёл к окну и радостно подумал: «Значит, эликсир обладает незаурядными силами воздействия на человеческий организм, а не только на мышей и морских свинок!»

— Ну, что там? — нетерпеливо спросил он.

— Снимать кардиограмму нет особой необходимости, — ответил врач, — хотя мы и сделаем это. Совершенно здоровый человек. Организм примерно тридцатилетнего спортсмена.

И опять Роман допустил оплошность, уточнив:

— Тридцатичетырехлетнего.

— У тебя именно такое ощущение? — возбуждённо спросил Иван Варфоломеевич.

Заработал аппарат, поползла лента бумаги.

Иван Варфоломеевич был в полной, но счастливой растерянности: границы возможностей его эликсира раздвинулись! Значит, можно, отбросив все эти глупые идеи возвращения в детство, просто задерживать старение организма! Спасибо тебе, Илларионушка!

А подлинный Илларион Венедиктович, уныло сидя на краю ванны, ловил себя на желании бегать, прыгать, драться, обзываться… В нём жило как бы два человека — мальчик и старик, причем они непрерывно спорили друг с другом, но пока всегда побеждал старик: его доводы были разумны и убедительны. Но мальчик сдавался не до конца, старика он слушался, но желания свои погасить не мог. И у мальчика родилось убеждение, что ему никогда не уговорить старика. Вот сейчас он, мальчик, пытался доказать ему, что глупо во всём подчиняться взрослым, а сидеть в ванной совсем уж глупо. Однако старик был непреклонен…

В кабинете Иллариона Венедиктовича медики вынесли решение по поводу здоровья Романа:

— Штангистом может быть.

— Спасибо, спасибо, вы свободны, — весело сказал Иван Варфоломеевич. — В случае чего я позвоню. Но, видимо, сегодня же направим его к вам.

Врач недоуменно пожал плечами и ушёл с медсестрой.

«Илларион Венедиктович» оделся, сказал:

— Гордей Васильевич оч-чень просил его подождать.

— Милый ты мой Иллариоша! — ласково воскликнул Иван Варфоломеевич. — Если бы ты только знал…

— Прошу оставить восторги до прихода Гордея Васильевича. Тебя ждёт жестокое разочарование. И виноват в этом буду не я.

— Да не боюсь я этого старого ворчуна! А где Роман?

— Ушёл за покупками. Знаешь, я им недоволен. Несерьёзный человек. Ведет себя дурак дураком!

— Да перестань! — отмахнулся Иван Варфоломеевич. — Честно, не знаю, какой он актёр, но человек он замечательный. Вот только не женится, это он зря. Я с удовольствием повидаюсь с ним… А в мозгах у тебя ничего такого… не происходит?

— Чего — такого? Всё нормально.

— Видишь ли, мы пока не занимались влиянием грандиозуса наоборотуса на мозг. Вдруг при таком здоровом теле окажешься с мозгом ребёнка?!

— Я-то нет! — уверенно заявил Роман и голосом отца добавил: — У меня и мозги пока здоровые.

— Пока-то пока… И голос у тебя какой-то… неустойчивый. Пожалуй, сегодня же передадим тебя под наблюдение. Рисковать нельзя.

А мальчик Лапа в это время страшно захотел есть, и сколько существовавший в нём старик ни уговаривал его потерпеть, Лапа не выдержал. Он тихонечко вышел из ванной, проник на кухню, открыл холодильник, обернулся на шум шагов и увидел в дверях Ивана Варфоломеевича.

— Приветствую тебя, Иван, — сказал Лапа, — ты не голоден? Может, поешь со мной?