стал в последний момент, когда за ним уже зашёл Серёжа, а Иван Варфоломеевич торопливо записывал варианты формул составных частей эликсира
А глаза всё-таки не слушались Ивана Варфоломеевича и никак не хотели закрываться. Перед его мысленным взором был им самим раскрытый чемодан — вот здесь, в этой комнате, а сверху на вещах — белый, в маленьких фашистских свастичках галстук… Чертовщина какая-то! Мистика! Бред! Галлюцинация… Но блокнот с формулами надо бы из чемодана достать…
Тут глаза закрылись. Иван Варфоломеевич рассудил таким образом: у него был небольшой приступ, он уснул и увидел неприятнейший сон. И он сейчас же заснул и уже больше во сне ничего не видел, а о блокноте забыл…
И последнее из неописанных событий вчерашнего дня.
Возвращаясь от Ивана Варфоломеевича, Гордей Васильевич, как бы торопимый приятным желанием, поднялся этажом выше своей квартиры и позвонил в квартиру одного своего приятеля-пенсионера, который гордо называл себя парикмахером в отставке. Дома у него были все необходимые инструменты и принадлежности для его работы, специальное кресло и трельяж. Илья Ильич, так его звали, с удовольствием обслуживал друзей и знакомых, в том числе Гордея Васильевича и его внука Робика.
И парикмахер в отставке нисколько не удивился довольно позднему визиту и не стал ни о чём расспрашивать, когда Гордей Васильевич, предварительно извинившись, сказал:
— Позвольте сейчас пригласить к вам клиента и сделать с ним такое, чего, я уверен, вы не делали ни разу в жизни. Покорно прошу не удивляться.
Осторожненько, беззвучно открыв дверь в свою квартиру, Гордей Васильевич точно так же пробрался в чулан, разыскал там несколько ремней, ремешков и бечевок, вошёл в комнату, где всё семейство отчаянно зевало перед телевизором.
— Сейчас начнется, — насмешливо проговорил Робик. — Дед попытается выключить, а мы не позволим.
— Да смотрите на здоровье, если оно вам не дорого, — добродушно отозвался, к изумлению всех, Гордей Васильевич, вызвал внука в коридор и зашептал: — Представь себе, потомчик, сейчас мне один военный, бывший разведчик, по-моему, показал интереснейший прием допроса. Вы ведь часто в шпионов играете, может, тебе и пригодится. Обалдеешь! Идём, продемонстрирую!
Между нами говоря, уважаемые читатели, Робик временами был глуп, как пробка. Именно поэтому он и позволил сделать с собой то, что категорически отказался делать парикмахер в отставке, а совершил сам дед.
Извинить Робика в какой-то степени может лишь то обстоятельство, что его прекрасную шевелюру с любовью, так сказать, содержал Илья Ильич.
Чтобы доказать, что временами (или всегда?) Робик был глуп, как пробка, задам вопрос: ну кто поверит, что дед-генерал почти ночью будет показывать внуку, да ещё в чужой квартире, какой-то прием какого-то допроса, а внук согласится на это без сомнений и колебаний?
И Робик спокойно сел в знакомое кресло, положил руки на подлокотники, а Гордей Васильевич, с нескрываемым злорадством, которого внук не замечал, любуясь своей шевелюрой в тройном зеркале, говорил и проделывал то, о чём говорил:
— Привязываем руки… ноги привязываем… затем туловище… шейку так, чтоб не шевельнулся… рот открой!.. платочек туда… готово!
Илья Ильич в ужасе спросил:
— Зачем вся эта процедура? Клиентов никогда не привязывают!
— Клиентов — да! — едко согласился Гордей Васильевич. — А перед вами не клиент! Шеф банды Робертина! В прошлом Робка-Пробка! Приступайте, Илья Ильич! Наголо! Быстро! И качественно!
Робик пытался дергаться, жевал платок, пучил глаза.
— Я… я… я… не… не… не могу… профессиональная порядочность не позволяет… уничтожать редкую красоту… — лепетал парикмахер в отставке. — Такое богатство… роскошь… гордость… Руки не подымаются! Увольте, увольте, увольте!
— Тогда я сам! — Гордей Васильевич взял ножницы и стал отхватывать прядь за прядью, приговаривая: — Распустили обормота до невозможности… вырастили потомчика… Бандитом решил стать! Позорить мои седины! Доканчивайте про-це-ду-ру!
— Да, да… после вашей… работы… — бормотал перепуганный и оскорбленный Илья Ильич. — Приведу… хотя бы в порядок… этот ужас… это издевательство…
— Никакого ужаса! — отрезал Гордей Васильевич. — Никакого издевательства! Наоборот! Авось возьмется за ум, если он у него, конечно, имеется!
А Робик и впрямь испытывал ужас. Он ведь в ТРЕХ зеркалах вынужден был наблюдать, как лишался своего единственного достоинства, как постепенно под опытными руками Ильи Ильича обнажался череп, очертаниями похожий на дыню.
— Прекрасно! Великолепно! Неповторимо! Беспрецедентно! — хохотал Гордей Васильевич после каждого своего слова. — Теперь попробуй руководить бандой! Засмеет она тебя! Шефчик! Всю твою банду остригу, если потребуется! Собаки на улицах и те над тобой хохотать, будут! По-собачьи, конечно! Понимаете, Илья Ильич, нет теперь никакой управы на этих потомчиков! Бандиты молокососные!
— Но ведь это же, наверное, игра… — жалобно промямлил парикмахер в отставке. — При чём здесь прекрасные волосы? Мальчики, видимо, хотели поразвлечься…
Робик вытолкнул наконец-то платок изо рта, и оттуда вырвался такой вооооОООООООпль… Ну, примерно, если бы его издавали четверо: один — орал, второй — хрипел, третий — стонал, четвёртый — визжал…
— Позвольте развязать его? — дрожащим голосом спросил Илья Ильич. — Соседи подумают… у меня репутация…
— Освобождайте преступника!
Парикмахер в отставке суетливыми движениями развязал Робика и получил удар кулаком по голове.
— Мальчик, видимо, немного поразвлекся, — насмешливо констатировал Гордей Васильевич.
А Робик с тем же воооооооООООООООплем бросился на деда, но тот схватил его за ухо и приподнял так, что внук стоял на цыпочках, боясь шевельнуться.
— Здесь вопить прекрати. Иди вопить домой. Там, кстати, тебя и пожалеют, хотя вряд ли смогут утешить.
Робик умчался с небольшим воооплем. Потирая голову, Илья Ильич участливо поинтересовался:
— Что теперь будет с бедным мальчиком?
— Жизнь будет продолжаться своим чередом, — философски произнес Гордей Васильевич. — А у нас в семье сейчас будет скандальчик. Да ещё какой. Под прекрасной-то шевелюрой обнаружилось — что? Обыкновенная дыня!
— Что вас вынудило к этому? — Илья Ильич всё ещё не мог прийти в себя.
— Сложные и глубокие раздумья и переживания. Кроме того, стыд и ощущение позора. Задавив в себе жалость и не найдя другого выхода, я решился на… процедуру. Спасибо вам, дорогой Илья Ильич, за помощь, а внука моего извините за рукоприкладство. Спокойной ночи.
Не сочтите, уважаемые читатели, что я выдаю поступок Гордея Васильевича за образец. Да он и сам не был до конца уверен, что совершил педагогически правильное мероприятие, но терпение его истощилось. Кроме того, в своем безобразном поведении плохие люди никогда не задумываются над последствиями, — так почему, наказывая их, надо учитывать, какое это произведет на них впечатление?
Тут в квартиру Ильи Ильича ворвалась Робикова мама, вся в слезах и драгоценностях, громко и достаточно истерически рыдая. Она стала складывать прекрасные сыновьи волосы (Илья Ильич бросился помогать) в урну, похожую на вазу, и сквозь рыдания бормотала:
— И-и-изувер… и-и-изверг… и-и-истязатель… я тебе этого не прощу этого… так и-и-изуродовать
