Вам, верно, приходилось замечать, уважаемые читатели, что иногда, а может, и довольно часто, случайности в жизни человека играют достаточно огромную роль.

И в нашем повествовании, особенно в данной главе, будет несколько случайностей, и некоторые из них самым коренным образом изменят ход событий или ускорят его.

Вот, казалось бы, какую можно найти связь между малосольными огурчиками и возвращением генерал-лейтенанта в отставке Иллариона Венедиктовича Самойлова в детство?

А случилось именно так. Кроме необыкновенной любви к мороженому Илларион Венедиктович испытывал ещё одну гастрономическую страсть — он обожал малосольные огурчики. Он приготовлял их сам, то есть сам выбирал их на рынке, долго и придирчиво выбирал, затем с такой же тщательностью выбирал разные специи — чеснок, укроп, смородиновый лист. А дома начиналось священнодействие. Сначала приготовлялся рассол, в него каждый огурчик укладывался отдельно, вымытый, осмотренный со всех сторон и обласканный…

Огурчики получались превосходными по вкусу, необыкновенными по запаху, и Илларион Венедиктович, которому врачи давно запретили употреблять в пищу много соли, только тут иногда и отводил душу.

И в этот знаменательнейший в его жизни день, когда сама судьба просто заставила его сделать первый шаг к возвращению в детство, Илларион Венедиктович за обедом как-то уж очень особенно увлекся замечательными огурчиками, оправдывая себя тем, что засол получился на редкость удачным…. И ещё одна немаловажная деталь: врачи ограничили Иллариона Венедиктовича и в употреблении жидкости, то есть ему нельзя было много пить даже обыкновенного чая. Поэтому после обеда он и обошёлся одним стаканом, вымыл посуду, прибрал на кухне и отправился, как вчера договорился с друзьями, в лабораторию Ивана Варфоломеевича.

А тот, подведя с сотрудниками итоги работы над эликсиром грандиозус наоборотус и придя к единодушному мнению, что в принципе изобретение готово, в честь такого выдающегося события разрешил коллегам отправляться по домам и отдыхать кто как пожелает. Сам Иван Варфоломеевич остался в лаборатории, надеясь в спокойной обстановке посидеть с друзьями и о многом с ними посоветоваться.

Вот тут-то и случилась совершенно случайная случайность (не имеющая ПОКА никакого отношения к малосольным огурчикам Иллариона Венедиктовича). Первую порцию эликсира грандиозус наоборотус в количестве ста пятидесяти граммов Иван Варфоломеевич налил в мензурку, очень похожую на обыкновенный стакан. Содержимое мензурки следовало перелить в специальную колбу и поставить её в холодильник. А тут и ещё одна, правда, очень мелкая, случайность: мензурка стояла рядом с кувшином из прозрачного стекла, в котором была обычная питьевая вода.

Иван Варфоломеевич что-то замешкался, потом вдруг засуетился, разволновался, потому что всё его существо было переполнено радостью и каким-то неясным беспокойством, и, чтобы успокоиться к приходу друзей, занялся скучнейшей, но требующей сосредоточенности работой — проверкой расчетов.

В это время и пришёл изнывающий от жажды Илларион Венедиктович, и в это же время Ивана Варфоломеевича вызвал к себе директор института для небольшого, но важного и срочного разговора.

Увидев мензурку, похожую на обыкновенный стакан (наполненную эликсиром грандиозус наоборотус!), да ещё стоявшую рядом с прозрачным кувшином воды, Илларион Венедиктович совершенно машинально и залпом выпил его (вернее, ЕЁ, мензурку!), налил воды из кувшина, но пить не стал, вспомнив, что должен ограничивать себя в употреблении жидкости.

Вернулся чем-то явно недовольный или озабоченный Иван Варфоломеевич, следом за ним явился тоже чем-то явно недовольный или озабоченный Гордей Васильевич с огромным роскошным букетом цветов, и пока они с Илларионом Венедиктовичем ставили цветы в кувшин, хозяин лаборатории перелил эликсир грандиозус наоборотус (вернее, обыкновенную воду!) в специальную колбу и поставил её в холодильник.

И внешне и по вкусу эликсир напоминал обыкновенную воду,[7] воздействие его на живой организм, тем более, организм человека, было никому неизвестно, даже Ивану Варфоломеевичу.

— Так вот, друзья мои, — озабоченно проговорил он, — вам-то я могу сообщить по секрету: принято решение пока результаты моей работы не оглашать. А жаль. Завтра мы приступаем к решающим опытам.

— Разумное, справедливое решение, — с заметной радостью одобрил Гордей Васильевич. — Ты ведь и сам ещё не понимаешь всего значения своего открытия. Границы его применения…

— Нет, нет, я понимаю, Гордеюшка, — печально перебил Иван Варфоломеевич. — Конечно, мышами и морскими свинками мы не ограничимся. Мне просто не терпится подарить детям необыкновеннейшую радость!

— Есть предложение, — весело вступил в разговор Илларион Венедиктович. — Хотя мы и пришли, старина, поздравить тебя с успехом, но главное-то в чем? С возвращением сына тебя поздравляем! И расскажи нам об этом поподробнее.

— Пожалуйста, пожалуйста, друзья мои! — сразу оживился Иван Варфоломеевич. — Расскажу самым наиподробнейшим образом и с удовольствием! Вот только соображу, с чего начать.

— А я ведь его немножечко-то помню, правда, совсем-совсем немножечко, — задумчиво произнес Гордей Васильевич. — На коленях он у меня сиживал. В деревне, на даче, мы с ним купались и рыбачили… Но сколько лет прошло! Слушаем тебя, Иванушка, — он посерьёзнел, даже посуровел, — начинай.

Иван Варфоломеевич самым наиподробнейшим образом поведал обо всём том, о чём вы, уважаемые читатели, знаете. Рассказал он и о вчерашнем вечере, когда радость так рано свалила его в постель, о том, как он великолепно выспался, как замечательно они с Серёженькой сегодня позавтракали.

— Вот когда он в аэропорту медленно встал на колени, — заканчивал Иван Варфоломеевич, растроганный до умиления, скрыть которого и не пытался, — и долгим поцелуем приник к траве на родной земле, я, простите меня, старика, едва не расплакался.

В ответ ему было молчание, долгое, непонятное и достаточно неприятное.

— Вы что? — удивился и обиделся Иван Варфоломеевич. — Вы чего молчите? Конечно, история необычная, для равнодушного человека даже неправдоподобная, но вы-то, мои друзья… неужели сердца ваши не подсказывают вам…

— Сердце мое полно боли за тебя, — глухо отозвался Гордей Васильевич. — Радость твоя, милый ты мой Иванушка, святая. Обрел сына… — И он опять замолчал с низко опущенной головой.

— Но почему вы… — Видно было, что обескураженный Иван Варфоломеевич начинает сердиться, вернее, нервничать. — Почему сердце твоё болит за меня, а не радуется?! Говорите прямо! — прикрикнул он. — Что вы от меня таите? Оба! Будто вы что-то задумали! Неужели вы полагаете, что иностранному агенту разрешили вернуться только потому, что он мой сын? Что попросту пожалели меня? Да?

— Ты сначала успокойся, — ласково, но настойчиво попросил Илларион Венедиктович. — Мы собрались, чтобы побеседовать неторопливо, обстоятельно, откровенно, как и подобает старым друзьям, и всесторонне обсудить важные для всех нас вопросы. А ты, извини, сразу и распетушился. История с твоим сыном, конечно, и необычная, и удивительная, но мало ли чего в нашей жизни не бывает!

— Вот именно, вот именно… — пробурчал несколько успокоившийся Иван Варфоломеевич, но тут же вскочил. — Я верю, слышите вы, оба! Верю, что родина благотворно воздействует на Серёженьку! Не может