предупредить насчёт меня? А то вон как глупо получилось. Я к тебе, ты ко мне…

— Виноват, виноват, виноват… Говорю, что у меня в голове… ну вроде того, как будто бы хоккейная команда играет с футбольной. Вот и надо мне хоть немного успокоиться. Посему давай сначала молча попьем чайку. Дорогуша, дай-ка нам чайку, пожалуйста, — попросил он маленького робота, стоявшего у дверей.

Тот ответил:

— Вас понял. — Затем он принес термос, два стакана, ложечки, сахар в вазочке, всё это расставил аккуратно на специальном столике в углу, налил из термоса чай, сказал: — Прошу вас. Угощайтесь на здоровье.

— Спасибо, Дорогуша.

— Не стоит благодарности. — И робот вернулся на место.

Раз было предложено молчать, Илларион Венедиктович не стал выражать своего восхищения Дорогушей, неторопливо попивал чай, с удовлетворением отмечая, что Гордеюшка на глазах постепенно успокаивается. Сам же он расстраивался всё больше и больше, размышляя над тем, как сообщить другу пренеприятнейшую новость о его внуке и вообще сообщать ли сегодня. А если шефчик именно сегодня отдаст своей банде приказ о начале безобразий?

— Дорогуша, нам пока больше ничего не потребуется, — сказал Гордей Васильевич.

— Вас понял, — с места ответил робот.

— Так вот, дорогой мой друг, — тяжело, с видимым усилием заговорил Гордей Васильевич. — Казалось, «Чадомер» был близок к завершению. А мне всё представлялось, что есть в нём какой-то изъян. И пока я его не обнаружу и не устраню, прибор будет давать случайные показания. Вчера ещё моя затея с «Чадомером» была для меня чуть ли не гениальной. Сейчас же я убежден, что мой прибор — плод работы уже исчерпавшего свои возможности дряхлого мозга.

Вспылить, вознегодовать уже было собрался Илларион Венедиктович, но вспомнил, что старого друга надо успокаивать, и весело проговорил:

— Самокритичность, перешедшая все границы благоразумия, ещё хуже зазнайства, дичайшей самоуверенности и даже глупости, вместе взятых!

И Гордей Васильевич, тоже мобилизовав все силы, попробовал тоже хотя бы показаться весёлым, но его выдал хриплый от серьёзнейшего волнения голос:

— Если будешь так шутить, я могу тебя… ну, не убить, конечно, а… — Он мгновенно помрачнел, и голос его стал ещё хриплее: — В общем, дружище, «Чадомер» барахлит и барахлит. Приводили, к примеру, отъявленного лгунишку. У прибора единица измерения вранья — ЛЖА. И что ты думаешь? Вместо ожидаемых ЛЖЕЙ порядка восьми-десяти «Чадомер» устойчиво показывал всего пять с небольшим! Оказалось, что опытный лжец может обманывать и прибор!

— Ну и что? Вы исправили и…

— И снова барахлил! Способность переносить физическую боль. Единица измерения ОЙ. Привели девочку. От укуса комара ревет белугой. А мой «Чадомер» показывает всего сотую долю ОЯ. Неверно рассчитали схему. Ну и так далее, и тому подобное. Сегодня я притащил сюда своего внука-обормота Роберта. Родители называют его ласково Робиком, а получается, я считаю, по-собачьи. Но это к делу почти не относится. У «Чадомера» есть один любопытный показатель — склонность к преступности. Я назвал это качество хапизмом. Единица измерения — ХАП.

— Ну и что?! — Илларион Венедиктович вскочил. — Что, что показал «Чадомер»?

— Чушь на постном масле! Ерунду на маргарине! Ахинею на майонезе!

— Сколько, сколько ХАПОВ показал прибор?

— Шестнадцать, понимаешь, целых шестнадцать ХАПОВ! Практически это должнр означать, что Робик чуть ли не готов стать бандитом! Ну, я предполагал, исходя из его обормотизма, что-то в районе ноль целых и девяти десятых, никак не больше. А тут… вот сейчас сотрудники снова проверяют схему. А что толку? В принципе, по-моему, «Чадомер» пока не состоялся… Что скажешь? Надеюсь, не будешь делать вид…

— Скажу, скажу… Вида делать не буду, — глухо ответив, Илларион Венедиктович выпрямился и торжественным тоном продолжал: — Многоуважаемый Гордей Васильевич! Ваш удивительный «Чадомер», по крайней мере, по данным о Робиковом хапизме, показал себя точнейшим прибором.

Гробовым голосом и с угрожающим выражением лица Гордей Васильевич вопросил:

— Ты полагаешь, что сейчас самое время шутить? Я-то думал, что только у меня мозги одряхлели. Прости, конечно. Итак, что ты хочешь сказать?

— Милый Гордеюшка! Тебе дорог «Чадомер»? Нет-нет, ты не выпучивай неестественно глаза, а отвечай мне как ученый! Дорого тебе твоё изобретение?

— О-о-о-очень… — горячо выдохнул Гордей Васильевич. — Тебе, только тебе, старому другу, могу признаться: убежден, что в моем «Чадомере» нуждается всё прогрессивное человечество!

— Почему же ты недоволен прибором? Почему не доверяешь его точнейшим показаниям?

— Ты продолжаешь, понятия не имею, на каком основании, голословно утверждать, что показания «Чадомера» о Робиковом хапизме точны? Будь любезен доказать! — Гордей Васильевич не попросил, а приказал: — Я слушаю!

Илларион Венедиктович просто не разрешил себе сейчас переживать и ответил сразу:

— Твой Робик, Роберт, он же Робка-Пробка и Робертина, организует банду, которая намеревается как-то грабить людей. Бандитики в восторге от своего шефчика, особенно от того, что он умеет курить и владеет зажигалкой.

Эх, если бы все мы, уважаемые читатели, знали, какое иногда требуется мужество, просто невероятнейшее мужество, чтобы сказать правду хотя бы одному человеку! Ведь правда сначала приносит резкую боль, но зато потом наступает облегчение, и человек становится сильнее, потому что знает правду. А ложь сначала, наоборот, доставляет удовольствие, человеку начинает казаться, что он сильный, зато потом он испытывает сильнейшие муки совести, слабеет. Правда — лечит, ложь — калечит и даже убивает.

— Зажигалка? — еле-еле-еле слышным голосом спросил Гордей Васильевич. — А я-то думал, что потерял её в огороде, на даче… Спасибо, милый друг мой, за правду… Дорогуша, принеси, пожалуйста, мне из аптечки… ты знаешь что… капель сорок…

— Вас понял, — ответил робот, выполнил приказание, вернулся на место.

Приняв лекарство, Гордей Васильевич более или менее уверенным голосом попросил:

— Рассказывай все…