Возвращаюсь в Париж, чтобы сделать вид, что работаю. Вместо того чтобы задремывать под баюкающий шум прибоя, мы просыпаемся от гула противоугонных сирен. Я нацепляю рубашку в облипку, с открытым воротом, дизайн Тома Форда для Ива Сен-Лорана. Моя известность сейчас так же безупречна, как и мой загар: какая жалость, что я верный любовник! Сколько блондюшек коту под хвост! Юные создания бьют копытом и хлопают огромными коровьими глазами, глядя на мои бабки. Бери не хочу. На такой жаре мысли из штанов ударяют прямо в голову: если уж потеть, так с пользой, наполняя голодные рты! Я сажусь на диету в тот момент, когда все нажираются до отвала! Лето опасно для счастья, вот почему все супружеские пары расстаются в августе. Лето – это ежегодная оргия, организованная самим Господом! А Париж в настоящий момент просто «Остров искушений».[181] Ну и пусть, я выше этого. Верные мужья дарят своим женам прекрасный подарок: они отказывают всем остальным. Верность – это ритуальное жертвоприношение: я кладу ракеты, самолеты и пушки на алтарь нашей атомной страсти. (Это мне напоминает ответ принца де Линя[182] своей жене: «Хранили ли вы мне верность? – Да, частенько».)
Бертран Деланоэ[183] насыпал песку и посадил три пальмы на набережных Сены, и все зашлись в экстазе! Браво! Получился пляж в Париже. Ложишься себе в шезлонг на берегу токсичной реки и вдыхаешь самый загрязненный воздух в Европе. А Ширак еще обещал в ней искупаться! Если бы он должен был сдержать только одно из своих обещаний, я бы выбрал это: оно самое забавное. Воображаю себе мокрого радиоактивного президента с использованным презервативом на носу! Напоминаю, что когда-то существовал бассейн под открытым небом – «Делиньи», и еще один в Шестнадцатом округе – «Молитор», они были разрушены, а муниципалитет и ухом не повел. Ну и ладно, удовольствуюсь бассейном «Поло», тут тусуется весь Париж. Да-да, господин мэр, вашему пляжу не хватает вип-зоны.
Снимаюсь на журнальную обложку. Сколько же времени у меня уходит на то, чтобы не писать! Меня щелкают на фото и по носу.
Преимущество отпуска для литературного критика состоит в том, что у него есть время почитать всякое старье и выудить там откровения, повышающие его квалификацию: «Я был замкнут в настоящем, как герои, как пьяницы; мгновенно затмившись, мое прошлое уже не отбрасывало передо мною тени, которую мы называем грядущим».[184] Это, конечно, Пруст. «Конечно, Пруст». Просто слоган «Виважеля»![185] Только Пруст не производил замороженной продукции.
На днях Второй канал показывал «Обретенное время» Рауля Руиса. После этого фильма мне захотелось перечитать Пруста. Руис доказывает всем уклонистам, что Пруст – это богачи, трахающие шлюх, и светские педики, которых секут. И сразу Пруст перестает быть занудным! Там есть даже один персонаж (Сен-Лу), который смеется над теми, кто называет кокаин «коко». Как я ни ломаю голову, не могу понять, почему меня все время сравнивают с Бретом Истоном Эллисом. Ведь Пруст первым ввел в моду ночных трэш-тусовщиков.
С Франсуазой у меня происходит что-то странное: впервые я люблю кого-то
Благодаря моей загорелой роже у меня каждый вечер аншлаг. Я бы и не прочь изменить Франсуазе, но недостаток всех прочих женщин состоит в том, что они – не она.
Читаю романы, вышедшие в этом месяце: дерьма немерено. Вспоминаю, что сказал Пьетро Читати[186] в «Культурном бульоне»,[187] с сожалением глядя на меня: «Литература устала, она отдыхает». А что, если эта спящая красавица не проснется никогда?
Само собой разумеется, я поддерживаю предложение Франсуазы де Панафье[188] вновь открыть публичные дома. Есть товар – нет проблемы. В любом случае все мы шлюхи в мире наживы: «Lots of money? Love story. Got no money? I am sorry» [189] (кредо московского «Night Flight»).
«Это конец света, и мне хорошо», – поет группа «REM», вот вам и краткое содержание современного мира. Климат разладился, Азию закрывает коричневое облако, засуха повсюду сменяется наводнением, лето похоже на долгую зиму, ураганы разрушают города. И никто, судя по всему, не находит в этом ничего предосудительного, предприятия по-прежнему производят продукцию, заводы задымляют планету, экономический рост правит бал, окружающая среда загрязняется. «It's the End of the World and I Feel Fiiiiine»: Майкл Стайп – величайший философ современности. Мы не без удовольствия следим за собственным распадом. Среднестатистический человек XXI столетия – это денди-стоик, который тащится от собственных нигилистических подвигов. Раньше в эту элегантную позу вставали только лучшие представители писателей-пессимистов (Леопарди, Шопенгауэр, Амьель, Бенжамин, Чоран, Жаккар, Россе…). Отныне народные массы требуют собственной аннигиляции, пожирая второй десерт. Коллективное самоубийство пробуждает аппетит.
В один прекрасный день, быть может, какой-нибудь чокнутый издатель соберет воедино эти записи. И тогда мой дневник прочтут со снисхождением, которого удостаиваются только психически неполноценные люди, или же со строгостью, пропорциональной моей лени.
Доминик Фарруджа требует, чтобы я снова здесь о нем написал. Наконец-то желание, которое легко исполнить! Чтобы появиться на страницах моего дневника, достаточно просто предложить мне вести программу на Канале+ и при этом не тащить меня в постель. Отмечу в связи с этим, что я сам все чаще фигурирую в произведениях моих собратьев по перу: в «Почему Бразилия?» Кристин Анго, в «One man show» Никола Фарга, «Дневнике бездельника» Ролана Жаккара, в «Автогамии» Тома Буватье и «Толстокожей» Элизабет Кин. Не писателем, так хоть героем романа стану.
За неимением революций мы бунтуем против всяких пустяков. Я, например, решительно отказываюсь пристегиваться в машине, езжу без шлема на мотороллере, курю дурь в самолетах, писаю в бассейнах моих друзей – типа лью воду на их мельницу, – езжу зайцем на автобусе, ухмыляюсь, завидев фото Жан-Пьера Раффарена,[190] и т. д. Недалеко то время, когда подрыв устоев сведется к переходу улицы на красный свет. Принято думать, что бубоны сочетают пристрастие к буржуазному комфорту и богемному прикиду, на самом же деле они стыдятся собственного богатства, и к этому стыду примешивается неловкость за свое нелепое бунтарство.
Воспользуемся современной порнографией, пока ее не запретили. Вчера я занимался любовью под японские и немецкие DVD сладчайшей мерзости. А Доминик Бодис[191] еще жалуется, что наша молодежь получает сексуальное воспитание из подобных фильмов… Черт возьми, надеюсь, что так оно и есть!
Мое сексуальное воспитание в лицее Монтеня: непристойные слайды, схема со стрелочками, прыщавая училка в белой кофточке, произносящая ужасные слова типа «пенис», «член», «матка», «внутриутробный», «трубы». Я бы предпочел набираться знаний либо как предыдущие поколения (в борделе), либо как последующее (по видео).
Между 1935 и 1957 годами, то есть в течение последних 20 лет своей жизни, Валери Ларбо произносил только одну фразу: «Доброй ночи, подлунный мир». В ноябре 1935-го, после инсульта,
