— Оптом двести.

— А так, чтобы взять?

— Двести.

— А дешевле?

— Не могу. Я продавец, хозяин сказал: двести. Что, я свои буду доплачивать? (Врет — сам хозяин.)

— Ну, давай — сто восемьдесят! Много возьму!

— Не могу я, говорю!

— Ладно, дальше пойду. — Баба делает вид, что хочет уходить, но что-то долго возится. — Давай, сто девяносто! Десять штук возьму! Двенадцать!

— Ну, добро!

— Смотри, если брак, назад привезу!

— Нет вопросов, привози, только у нас не бывает брака.

На самом деле и брак бывает, и вопросы будут, да еще какие, и не привезет она назад ничего. Увезет товар в свою глухомань и, если найдет брак, все равно вещь продаст, цену сбавит немного. Да и знает прекрасно, что в Луже брак ей не поменяют и деньги не отдадут. Меняют только своим постоянным и давним оптовикам. А слова эти так, для порядка. Они ничего не весят, слова.

Хотя как сказать? Слова словам тоже не чета, иной покупатель, особенно из «грамотных», от своих же слов сильно в Луже страдает — книжек, газеток дурацких поначитался и думает, что умный стал. Чуть что не по нем, сразу про права, про законы какие-то талдычит. Чисто как дите. Вот интеллигентского вида дамочка из современных, с сигареткой в наманикюренных пальчиках, заспорила свысока с матерой торгашкой:

— Да вы хотя бы законы знаете? По Закону о правах потребителей вы обязаны по первому требованию покупателя…

И по другому закону какому-то торгашка будто бы что-то обязана.

Наивные люди, про законы эти и вообще по существу вопроса здесь с ними спорить никто не будет, а огорошат прямо в лоб:

— Ага! Ишь ты, ага! Глядите: курва старая, а накрасилась, как молодая!! Колбаса ты тухлая, ходишь, задом вертишь, кобелей приманиваешь! Папироса!

А в таком тоне дамочка культурная разговаривать не умеет, не приучена, порода у нее другая. И пойдет она восвояси, платочком слезки промокая, и горько ей будет от сознания интеллигентской своей беспомощности, от неумения ответить хамством на хамство. И настроение на три дня испортится. А все газетки! Понаписано в них: требуйте, мол, своих прав, закон на вашей стороне! Поначитаются люди этих глупостей и лезут на рожон, не понимая, что разные это вещи — газетки и жизнь.

Все валит, валит первая волна покупателей, только и слышно кругом:

— В какую цену?

— На какую цену?

— Какая цена?

— Цена? А оптом? А почем отдашь? Ты чего, с дуба рухнул? На том ряду на двадцать рублей дешевле! (Врет.)

— Вот там и покупай!

Многие продавцы тоже молча не стоят, кричат кто во что горазд, товар свой нахваливают, обороты речи часто самые дикие:

— Слаживается, разлаживается! Бачьте: що угодно ложим в цю сумку-косметычку, хоть бульбу, хоть помаду! Бачьте: слаживается, разлаживается, шестьдесят пять оптом!

Девицу эту странную, нелюдимую недавно с «С-3» выперли другие торгаши: достала там всех своим «слаживается-разлаживается» — шарахается покупатель, особенно москвич. А на «Луче» ничего, прижилась, здесь все такие.

— Ийех, вр-решшь, нэ вазмешшь, вр-решшь, нэ вазмешшь! — азербайджанец новый усатый оптовика подзадоривает, дразнит какой-то тряпкой, как тореадор быка на арене. Значит, только что из самого дальнего аула: не понимает толком, что слова эти значат. Смех!

Постепенно падает спрос, проходит первая волна покупателей. Бабы толстые уже с полными сумками обратно на автобусную стоянку покатились. Сейчас будут там покупки перебирать-перекладывать, сумки набитые в багажные отделения автобусов запихивать. Запихнут, сверятся с записями — что купили, что забыли купить, а надо бы! Если деньги и время еще остались, обратно на рынок пойдут уже с новыми сумками. А если сумок нет — не беда, здесь они на каждом шагу продаются.

После одиннадцати на «Луче» торговля плохая. Оптовик прошел, болтаются — не поймешь кто: таких называют «зрители» или «экскурсанты». Ходят, смотрят, спрашивают цену, крутят мордами, щупают товар, критикуют и с брезгливым видом уходят, ничего не купив. Изредка налетит и «чумовой» покупатель, есть и такая категория. Невесть откуда вырвался, глаза по полтиннику, рот раскрыт:

— Это почем? Давай! А это что? Давай! — И смылся, пыль столбом. Веселятся торгаши.

Пока покупать ни шатко ни валко будут, надо бы в туалет сбегать, а на обратном пути и пожрать купить что-нибудь поосновательней — на одном кофе грузинском не проживешь. За товаром соседи пока присмотрят. Хохлы они, соседи. А может, и не хохлы: сами из Западной Украины, а говорят между собой по-румынски — хрен чего поймешь. Много их на «Луче» ошивается, торгуют все турецкими рубашками теплыми — девяносто рублей оптом. Хороший товар, берут оптовики. Лезешь из палатки через столик витринный, а сзади слышится привычное, ежедневное, ежечасное:

— Ох и шо вы мине мучаете? Да дайте же вы мине спокою, не тяните же вы с мине нервы, всю душу мою вы с мине вымотали, не знаю уже я, куда и деваться мине от вас! — И так далее и тому подобное; нет песне сей ни конца, ни края. Соседка, баба Оксана — хохлушка, старуха крепкая, набожная и очень склочная — продолжает возмущенно и жалобно собачиться с оптовиком — попросил брак ему, вишь, поменять. Глаза, небось, как всегда, под морщинистый лоб свой закатывает, за сердце хватается. Вот-вот помрет! Но не родился еще тот оптовик, которому бабка поменяет брак или вернет деньги.

В туалет в Лужзоне сходить — пятерочка, но ничего, осилим, тем более что попутчик имеется.

Хмурым бомжем плетется по Луже промозглый ноябрь, по леденеющей ноябрьской слякоти катит тележку с сорокалитровым алюминиевым бидоном мрачный лужниковский бомж. Его путь лежит в платный туалет, где под строгой официальной надписью «Набор воды для пищевых целей запрещен. Санэпидемстанция» имеется крантик, на который и наденет бомж кусок черного резинового шланга. Через этот шланг он наполнит водой свой сорокалитровый бидон и покатит его в «порт приписки» — в одну из пищевых палаток, где будет он чистить картошку-морковку аж до тех пор, пока его вновь не пошлют за водой. И другой работы бомжу будет вдоволь: столики обеденные протирать, мусор отгребать от палатки — за этим следят иногда. К самой плите, где еда готовится, его, конечно, не допустят: вдруг налетит проверка, санэпидемстанция эта самая: «Где санитарная книжка?» — не отмажешься. За труды его пару раз в день покормят чем попроще (хлеба, конечно, от пуза), а может, нальют стакан водки и дадут сигарет. Но расслабляться нельзя!

Вот, взяла раззява-тетка за тридцать пять рублей ароматный дымящийся шашлык, поставила тарелку на столик, отошла купить стакан чая. Это мгновенно заметил чужой, залетный и смертельно голодный бомж, который схватил и сожрал шашлык за две секунды. Бей его теперь, убивай — ему все равно: голод не тетка. Баба в крик; местный бомж виноват, не доглядел, получит в рыло.

Не каждый бомж найдет себе в Луже работу. Работы-то много, но бомжей еще больше. Конкуренция. Совсем уж отвязного, опустившегося не возьмут и воду возить, возьмут кого поприличнее.

А взяться бомжу за такую работу, за которую торгаши деньги платят, которую разные союзы-бригады делают, — и думать не моги! За это — сразу в рыло.

С питанием на рынке — выбирай что хочешь: щи, борщи, бульоны грибные и куриные, супы всякие, китайские и не китайские, котлеты, бифштексы, всех мастей салаты, гарниры. Само собой, имитация кавказских блюд в большом ассортименте: шашлык свиной, куриный и рыбный, люля-кебаб, самбуса (раньше стоила десять рублей — внутри требуха какая-то, наехала санэпидемстанция, теперь — пятнадцать рублей, требуха все та же). Есть чебуреки и даже «свиха — национальное арабское блюдо с сыром и грибами». Интересно, где у «национальных арабов» грибы растут — в «Белой арапии»? Еще продают