Я помолчал, гадая: ночные видения — не фокус ли это? Но какой хитростью можно заставить девичье тело светиться в темноте?

— А станут ли боги сражаться с саксами? — спросил я.

— Так ради этого мы их и призываем, Дерфель, — терпеливо объяснил Мерлин. — Наша цель — возродить Британию такой, какой она была в добрые старые дни, до того, как лучшую в мире страну испоганили саксы да христиане. — Старик остановился у ворот и долго глядел в темноту. — Я люблю Британию, — промолвил он внезапно севшим голосом. — Я так люблю этот остров, это особенное место… — Он положил руку мне на плечо. — Ланселот спалил твой дом. Так где ты живешь сейчас?

— Мне придется строиться заново, — отозвался я. — И будет это не на месте дома Эрмида, где погибла моя маленькая Диан.

— Дун Карик пустует, — промолвил Мерлин, — и я пущу вас туда жить, но при одном условии: когда труды мои завершатся и боги будут с нами, я, пожалуй, приду под твой кров умирать.

— Ты волен прийти туда жить, господин.

— Умирать, Дерфель, умирать. Я стар. Одно-единственное, последнее дело осталось мне довершить — и я попытаюсь исполнить назначенное на Май Дуне. — Мерлин потрепал меня по плечу. — Или ты думаешь, я не сознаю, каким опасностям подвергаюсь?

Я почувствовал в нем страх.

— Что за опасности, господин?

В темноте прокричала сова; Мерлин, склонив голову набок, прислушался, не повторится ли звук.

— Всю свою жизнь, — проговорил он, помолчав, — я мечтал вернуть богов в Британию, а теперь у меня есть к тому средство, но я не знаю, сработает ли оно. Не знаю, гожусь ли я для свершения обряда. Не знаю даже, доживу ли я до того, чтобы увидеть это своими глазами. — Друид крепко, до боли, стиснул мое плечо. — Ступай, Дерфель, — молвил он. — Ступай. Я должен поспать: завтра отправляюсь на юг. Смотри, приезжай в Дурноварию на Самайн. Приезжай — узришь богов.

— Я буду там, господин.

Улыбнувшись, Мерлин повернулся идти. А я зашагал обратно в крепость — ошеломленный, исполненный надежды, терзаемый страхами, гадая, куда ныне заведет нас магия — и заведет ли куда-либо, кроме как к ногам саксов, а саксы непременно придут по весне. Ибо, если Мерлин не сумеет призвать богов, Британия обречена.

Постепенно — так успокаивается взбаламученный пруд — Британия утихомирилась. Ланселот затаился в Венте, страшась Артуровой мести. Мордред, наш законный король, приехал в Линдинис, где ему предстояло жить в почете и роскоши — но под стражей. Гвиневера оставалась в Инис Видрине, под неумолимым надзором Морганы, в то время как Сэнсам, супруг Морганы, сидел под замком в гостевых покоях Эмриса, епископа Дурноварии. Саксы отступили в пределы своих границ, хотя, как только собрали урожай, с обеих сторон участились яростные набеги. Саграмор, нумидийский военачальник Артура, охранял саксонские рубежи, в то время как Кулух, двоюродный брат Артура и ныне один из его военных вождей, приглядывал за Ланселотовой белгской границей из нашей крепости в Дунуме. Наш союзник король Кунеглас Повисский оставил под началом Артура сотню копейщиков и возвратился в собственное королевство, а по дороге встретился с сестрой, принцессой Кайнвин, что возвращалась в Думнонию. Кайнвин была моей женщиной, а я — ее мужчиной; она же дала клятву никогда не выходить замуж. Она приехала с нашими двумя дочерьми в начале осени, и должен сознаться, что до ее возвращения я ни минуты не был по-настоящему счастлив. Я встретил ее на дороге к югу от Глевума и долго не размыкал объятий: были минуты, когда я думал, что нам уже не суждено свидеться. Красавица она была, моя Кайнвин, златокудрая принцесса. Некогда, давным- давно, она была обручена с Артуром; когда Артур отказался от намеченного брака ради Гвиневеры, руку Кайнвин обещали другим великим принцам, но мы с ней взяли да сбежали вместе, и смею сказать, немало от этого выиграли.

И вот мы обзавелись новым домом в Дун Карике, чуть к северу от Кар Кадарна. Дун Карик означает «холм близ прелестного ручейка», и название замечательно к нему подходило: чудесное то было местечко. Дом на вершине холма был построен из дуба и крыт ржаной соломой, тут же высились с десяток хозяйственных пристроек, обнесенные прогнившим деревянным частоколом. Жители деревушки у подножия холма верили, что в доме водятся призраки, ибо там, с позволения Мерлина, прежде доживал свой век престарелый друид Бализ, но мои копейщики повыкидывали все гнезда, повывели грызунов и прочую дрянь, а затем вынесли весь Бализов ритуальный хлам. Я нимало не сомневался, что селяне, невзирая на свой страх перед старым домом, уже растащили котлы, треноги и все мало-мальски ценное; нам осталось лишь избавиться от змеиных кож, костей и высушенных птичьих тушек, густо затянутых паутиной. Были тут и человечьи кости — груды и груды человечьих костей. Мы захоронили останки в ямах тут и там, чтобы души покойников не срослись вновь и не вернулись бы докучать нам.

Артур прислал ко мне несколько десятков юнцов, чтобы я воспитал из них воинов, так что на протяжении всей осени я обучал их науке обращения с копьем и щитом и раз в неделю, скорее из чувства долга, нежели удовольствия ради, навещал Гвиневеру в соседнем Инис Видрине. Я привозил ей в подарок всякую снедь, а когда похолодало, принес теплый плащ из медвежьей шкуры. Порою я брал с собою ее сына Гвидра, но Гвиневера никогда не чувствовала себя с ним по-настоящему уютно. Мальчик взахлеб рассказывал о том, как ловит рыбу в речушке Дун Карика, как охотится в наших лесах; она скучала. Гвиневера и сама любила охоту, но это развлечение ей больше не дозволялось, так что она разминала ноги, прогуливаясь по территории храма. Красота ее не поблекла; более того, в несчастье ее огромные глаза обрели особую, небывалую прежде яркость; хотя печаль свою королева упрямо скрывала. Скрывала из гордости; я-то видел: она несчастна. Моргана изводила ее как могла, докучала ей христианскими проповедями и то и дело обзывала блудницей вавилонской. Гвиневера терпеливо сносила обиды, и на участь свою пожаловалась один-единственный раз, в начале осени: ночи удлинились, первый иней выбелил лощины, и пленница сказала мне, что в ее покоях слишком холодно. Артур положил этому конец, распорядившись, чтобы дров Гвиневере доставляли столько, сколько ей нужно. Он по-прежнему любил жену, хотя злился, если я упоминал ее имя. Что до Гвиневеры, я понятия не имел, кого она любит. Она всегда расспрашивала меня об Артуре, а вот про Ланселота ни словом не упомянула.

Артур тоже томился в плену — в плену своих собственных терзаний. Домом ему — если у него вообще был дом — служил королевский дворец в Дурноварии, но он предпочитал разъезжать по Думнонии, от крепости к крепости, готовя нас к войне против саксов, что непременно явятся в новом году. Если Артур и задерживался подольше в каком-то одном месте, то это у нас, в Дун Карике. Из нашего дома на вершине холма мы видели: вот он едет, потом раздавалось приветственное пение рога, и Артуровы всадники с плеском перебирались через речушку. Гвидр сломя голову мчался навстречу отцу; Артур, наклонившись в седле, подхватывал мальчика, усаживал его на Лламрей и, пришпорив коня, скакал к воротам. Он был ласков с Гвидром — собственно, как и со всеми детьми, — хотя со взрослыми держался холодно и сдержанно. Прежний Артур, исполненный радостного воодушевления, исчез. Он открывал душу только Кайнвин и всякий раз, приезжая в Дун Карик, разговаривал с ней часами напролет. О Гвиневере — о ком же еще?

— Он до сих пор ее любит, — призналась мне Кайнвин.

— Надо бы ему жениться снова, — отозвался я.

— Как можно?! Он ведь только о ней и думает.

— Что же ты ему присоветовала?

— Конечно, простить ее. Сомневаюсь, что ей снова придет в голову натворить глупостей, а если он может быть счастлив только с этой женщиной, значит, надо принять ее обратно.

— Он слишком горд.

— Вижу, — неодобрительно отозвалась Кайнвин, откладывая веретено и прясло. — Наверное, сперва ему надо убить Ланселота. Полегчает.

Той осенью Артур попытался: он внезапно обрушился на Венту, Ланселотову столицу, но Ланселот прознал о готовящемся набеге и бежал к своему защитнику Кердику, забрав с собой Амхара и Лохольта, сыновей Артура от его любовницы-ирландки, Эйлеанн. Близнецы негодовали на то, что родились бастардами, и неизменно сражались на стороне Артуровых врагов. Ланселота Артур не нашел, зато вернулся с богатой добычей: привез столь необходимое зерно, ведь летние неурядицы повредили урожаю.