— Прямиком к саксам она ведет, вот куда, господин, — отозвался Эахерн. — Ублюдки там, точно. Я слыхал их топоры.

Значит, догадался я, тропа через долину завалена срубленными деревьями. И все же искушение было велико. Если мы уничтожим продовольствие и бросим все, что способно замедлить продвижение, очень возможно, что нам и удастся пробиться через саксонский заслон и воссоединиться с Артуровой армией. Весь день совесть уязвляла меня, точно острая шпора, ибо долг велел мне спешить к Артуру, а чем дольше я отсиживался на Минидд Баддоне, тем больше усложнялась эта задача. Я прикидывал, а не удастся ли нам перейти пустошь ночью. В свете месяца мы, верно, не заблудимся, а если двинемся быстро, основной отряд саксов мы всенепременно обгоним. Нас, вероятно, атакует горстка саксонских всадников, но с ними разберутся мои копейщики. Но что ждет за пустошью? Холмистая местность, наверняка изрезанная реками, разлившимися после недавних дождей. Мне нужна дорога, мне нужны броды и мосты, мне позарез нужна скорость — иначе дети приотстанут, копейщикам придется подстраиваться под них, — тут-то саксы на нас и обрушатся, словно волки, нагнавшие стадо овец. Я вполне представлял себе, как улизнуть с Минидд Баддона, но понятия не имел, как преодолеть многие мили пути между нами и Кориниумом, не угодив под вражеские клинки.

С наступлением вечера выбор у меня отняли. Я по-прежнему обдумывал прорыв на север и надеялся, что, оставив наши костры ярко гореть, мы одурачим врага — пусть думает, что мы все еще на вершине холма, — но в сумерках второго дня подоспели новые саксы. Они пришли с северо-востока, со стороны Кориниума: сотня воинов заполонила пустошь, которую я рассчитывал пересечь, а затем двинулась на юг и выдворила моих дровосеков из леса, через седловину и назад на Минидд Баддон. Вот теперь мы и впрямь оказались в западне.

Той ночью я сидел у костра рядом с Кайнвин.

— Мне вспоминается ночь на Инис Моне, — промолвил я.

— Вот и я думала о том же, — откликнулась она.

В ту ночь мы отыскали Котел Клиддно Эйдина: мы прятались среди камней, а со всех сторон нас окружали полчища Диурнаха. Никто из нас не рассчитывал выжить, но вот Мерлин пробудился из мертвых и принялся надо мной потешаться. «Мы ведь окружены? — спросил он меня. — И врагов много больше, чем нас?» Я подтвердил и то и другое, но Мерлин лишь усмехнулся: «И ты зовешь себя полководцем?»

— «Ты завел нас в безвыходное положение», — произнесла Кайнвин, цитируя Мерлина, улыбнулась собственным воспоминаниям, а затем вздохнула. — Если бы нас с тобой не было, — продолжила она, указывая на детей и женщин у костров, — как бы ты поступил?

— Прорывался бы на север. Дал бы бой вон там, — я кивнул в сторону саксонских огней, мерцающих на возвышенности за седловиной, — а затем двинулся бы маршем дальше, в северном направлении. — Я отнюдь не был уверен, что и впрямь поступил бы именно так: такое бегство подразумевало, что мы бросим всех раненных в битве за хребет, но остальные, необремененные женщинами и детьми, несомненно, ушли бы от саксонской погони.

— А что, если ты попросишь саксов пропустить женщин и детей беспрепятственно? — тихо спросила Кайнвин.

— Они скажут «да», — ответил я, — а как только вы окажетесь за пределами досягаемости наших копий, они вас схватят, изнасилуют, убьют, а детей заберут в рабство.

— Не самая лучшая идея, верно? — мягко отозвалась она.

— Не самая.

Кайнвин склонила голову мне на плечо — осторожно, чтобы не потревожить Серену: та спала, положив голову на колени матери.

— А как долго мы сможем тут выстоять? — спросила Кайнвин.

— Если против нас не вышлют более четырех сотен воинов, у меня есть все шансы помереть на Минидд Баддоне от старости, — заверил я.

— А вышлют ли?

— Скорее всего, нет, — солгал я. Кайнвин знала, что я лгу. Разумеется, против нас вышлют больше четырехсот. На войне, как я уже давно усвоил, враг обычно делает именно то, чего ты больше всего страшишься, а саксы, конечно же, бросят на нас всех своих копейщиков до единого.

Кайнвин надолго замолкла. В далеком саксонском лагере залаяли собаки — отзвук звонко разносился в ночном безмолвии. Наши псы затявкали в ответ, малышка Серена заворочалась во сне. Кайнвин погладила дочь по голове.

— Если Артур в Кориниуме, тогда зачем саксы идут сюда? — тихо спросила она.

— Не знаю.

— Думаешь, они в конце концов уйдут на север, навстречу основной армии?

Я на это надеялся, но прибытие все новых и новых саксов развеяло мои упования. Теперь я заподозрил, что мы имеем дело со значительным боевым отрядом, что пытается пройти на юг в обход Кориниума — окольными путями через холмы, — дабы нежданно-негаданно объявиться под Глевумом и угрожать оттуда Артурову тылу. Объяснить присутствие такого количества саксов в долине Аква Сулис я иначе не мог, но тогда оставалось загадкой, с какой стати они не идут маршем дальше. Вместо того они строили хижины — то есть, по всей видимости, собирались нас осадить. В таком случае, подумал я, возможно, мы оказываем Артуру услугу, оставаясь здесь. Мы оттягиваем значительную часть неприятельских войск от Кориниума, хотя, если мы верно оценили вражеские силы, людей у саксов более чем достаточно, чтобы одолеть и Артура, и нас.

Мы с Кайнвин помолчали немного. Двенадцать Черных щитов затянули песню, а когда они допели, мои люди ответили боевым речитативом Иллтидда. Пирлиг, мой бард, аккомпанировал на арфе. Он подыскал себе кожаный нагрудник и вооружился щитом и копьем, но в сочетании с его тощей фигурой битвенное снаряжение смотрелось на диво нелепо. Я от души надеялся, что Пирлигу не придется отказываться от арфы в пользу копья, ведь такое возможно, только когда надежды и впрямь не останется. Я представил себе, как поток саксов перехлестывает через вершину холма, как эти дикари ликующе улюлюкают при виде стольких женщин и детей, — и тут же прогнал кошмарную мысль. Мы должны выжить, мы должны удержать форт, мы должны победить.

На следующее утро небо затянули серые тучи; крепчающий ветер порывами гнал с запада дождь. Я облачился в доспех. Доспех был тяжелый — до сих пор я в нем не щеголял, но прибытие саксонского подкрепления убедило меня, что драться-таки придется, и, дабы воодушевить своих людей, я решил выступить во всем блеске. Для начала поверх льняной рубахи и шерстяных штанов я надел кожаный поддоспешник до колен. Кожа была достаточно плотной, чтобы выдержать рубящий мечевой удар, но не удар копьем. Поверх поддоспешника я натянул драгоценную тяжелую римскую кольчугу — мои рабы загодя надраили ее на славу, каждое колечко сияло ярче яркого. По низу, краю рукавов и вороту кольчуга была отделана золотыми кольцами. Дорогая была кольчуга, одна из самых богатых во всей Британии, и откована на совесть — защитит от чего угодно, кроме разве самых мощных ударов копья. Сапоги до колен блестели бронзовыми полосками — на случай предательского удара из-под стены щитов; перчатки до локтей с нашитыми стальными бляшками защищали предплечья. Шлем был изукрашен серебряными драконами до самого гребня, а на золотом навершии крепился волчий хвост. Шлем закрывал мне уши, шею сзади защищала кольчужная сетка, а посеребренные нащечники при необходимости опускались на лицо, так что враг видел перед собою не человека, а закованного в металл убийцу с двумя черными провалами вместо глаз. То был роскошный доспех великого полководца, предназначенный наводить ужас на врагов. Я затянул поверх кольчуги пояс с пристегнутым Хьюэлбейном, закрепил на шее плащ, вооружился самым тяжелым боевым копьем. Так, в полном битвенном облачении, перебросив за спину щит, я обошел кольцо укреплений Минидд Баддона, чтобы и все мои люди, и наблюдающие враги увидели меня и поняли: предводитель воинов изготовился к бою. Обход свой я завершил на южной оконечности стен и там, стоя высоко над врагом, я задрал кольчугу и кожаный поддоспешник и помочился с холма в сторону саксов.

Я думать не думал о том, что Гвиневера рядом, и осознал ее присутствие, лишь заслышав звонкий смех. Смех этот несколько подпортил мне весь эффект: я здорово смутился. Принялся было извиняться, но она лишь отмахнулась.

— Дерфель, ты великолепен, — похвалила она. Я приподнял нащечники шлема.

— Я-то надеялся, что мне уже не приведется надевать этот доспех, госпожа.