не посмотрит. Он хочет, чтобы все мужчины ему завидовали. Вот чего он требует от своих жен. Они должны быть красивы и уж непременно — благонравны, в отличие от меня. — Она рассмеялась, искоса глянула на меня. — Но даже если она и красива, и благонравна, ничего-то из этого не получится, Дерфель.

— Не получится?

— О, я не сомневаюсь, что девчонка станет ему выплевывать младенца за младенцем, ежели ему так надо, но если она неумна, Артур с ней со скуки помрет. — Гвиневера отвернулась и уставилась в огонь. — Как ты думаешь, зачем он мне написал?

— Затем, что полагает, тебе следует об этом знать, — отозвался я.

Она расхохоталась.

— Мне — следует знать? Да что мне за дело, если Артур и переспит с какой-нибудь ирландской девчушкой? Мне это совершенно неинтересно, а вот ему позарез нужно мне о том сказать. — Гвиневера вновь обернулась ко мне. — И он небось захочет узнать, как я восприняла эти вести?

— Да захочет ли? — неуверенно спросил я.

— Еще как захочет. Так ты передай ему, Дерфель, что я посмеялась. — Она вызывающе вскинула глаза, затем вдруг пожала плечами. — Нет, не надо. Скажи Артуру, я желаю ему счастья. Скажи ему что угодно, но испроси у него одну-единственную милость. — Гвиневера помолчала: я видел — для нее умолять о милости что нож острый. — Дерфель, я не хочу угодить в руки вшивых саксонских насильников: эта смерть не из приятных. Когда по весне нагрянет Кердик с его ордой, уговори Артура перевести меня в темницу более безопасную.

— Думаю, здесь ты в безопасности, госпожа, — возразил я.

— Объясни, почему ты так думаешь? — резко потребовала она.

Я умолк на мгновение, собираясь с мыслями.

— Когда придут саксы, — сказал я, — наступать они будут вдоль долины Темзы. Их цель — добраться до моря Северн, а это кратчайший путь.

Гвиневера покачала головой.

— Армия Эллы и впрямь проследует по Темзе, Дерфель, но Кердик атакует на юге и двинется на север, дабы воссоединиться с Эллой. Он пройдет здесь.

— Артур уверяет, что нет, — настаивал я. — Артур считает, что саксы не доверяют друг другу, так что они будут держаться вместе, остерегаясь предательства.

Гвиневера отрицательно качнула головой, отметая такое предположение.

— Элла с Кердиком не дураки, Дерфель. Они знают: чтобы победить, им придется некоторое время доверять друг другу. После того они могут и перегрызться, но никак не раньше. Сколько людей они приведут?

— По нашим прикидкам, две тысячи, а не то так две с половиной.

Она кивнула.

— Первая атака намечена вверх по Темзе, причем достаточно мощная, чтобы вы решили — это их главный удар. Но как только Артур соберет силы для того, чтобы дать воинству отпор, с юга подойдет Кердик. Подойдет, круша все на своем пути, Дерфель, так что Артуру придется выслать против него часть воинства — тут-то Элла и обрушится на оставшихся.

— Разве что Артур предоставит Кердика самому себе, — возразил я, ни на миг не воспринимая ее слова всерьез.

— И такое возможно, — согласилась Гвиневера, — но тогда Инис Видрин окажется в руках саксов, и не хотелось бы мне находиться здесь, когда это произойдет. Если Артур не пожелает вернуть мне свободу, так упроси его запереть меня в Глевуме.

Я замялся. Я не видел, с какой бы стати не передать ее просьбу Артуру, но мне хотелось убедиться наверняка, что Гвиневера вполне искренна.

— Если Кердик и впрямь придет сюда, госпожа, — осмелился предположить я, — так он, верно, приведет с собою твоих друзей.

Гвиневера одарила меня смертоубийственным взглядом. Выдержала зловещую паузу.

— У меня нет друзей в Ллогрии, — холодно отрезала она наконец.

Я немного поколебался, но затем решил ковать железо, пока горячо.

— Я виделся с Кердиком — с тех пор и двух месяцев не прошло, — и в свите его был Ланселот.

Прежде я никогда не упоминал при ней имени Ланселота. Гвиневера отшатнулась, словно от удара.

— Что ты такое говоришь, Дерфель? — мягко переспросила она.

— Я говорю, госпожа, что весной Ланселот будет здесь. И думается, госпожа, что Кердик поставит его править этой землей.

Гвиневера закрыла глаза, и в первые несколько мгновений я не был уверен, смеется она или плачет. Потом понял: это она от хохота вздрагивает.

— Экий ты дурак, — промолвила она, отсмеявшись. — Ты никак пытаешься помочь мне! По-твоему, я люблю Ланселота?

— Ты хотела, чтобы он стал королем, — напомнил я.

— А любовь-то тут при чем? — издевательски осведомилась она. — Я хотела, чтобы он стал королем, потому что он слаб, а женщина может править в этом мире только через бесхарактерного слабака, и не иначе. Вот Артур ни разу не был слаб — в отличие от Ланселота. — Гвиневера вдохнула поглубже. — Возможно, с приходом саксов Ланселот и впрямь станет здешним правителем, но кто бы ни стоял ныне за Ланселотом, это буду не я и вообще никакая не женщина, это будет Кердик, а я слыхала, в слабости Кердик не замечен. — Она выпрямилась, подошла ко мне, выхватила послание у меня из рук. Развернула, перечла в последний раз и швырнула свиток в огонь. Пергамент почернел, сморщился и наконец вспыхнул пламенем.

— Ступай, — проговорила она, глядя в пламя, — и скажи Артуру, что я расплакалась над его письмом. Он ведь это хочет услышать — ну так и скажи ему. Скажи ему, я плакала.

Я ушел. Следующие несколько дней принесли с собою оттепель, снег растаял, вновь полили дожди, и голые черные деревья стряхивали капли на землю, гниющую в сыром мареве. Близилось солнцестояние, хотя солнце так и не проглянуло. Мир умирал в темном, промозглом отчаянии. Я ждал возвращения Артура, да только он меня так и не позвал. Он отвез молодую жену в Дурноварию и отпраздновал солнцеворот там. Если его и занимало, что думает Гвиневера о его новом браке, меня он не спросил.

В Дун Карике мы встретили зимнее солнцестояние богатым пиршеством — и каждый полагал про себя, что празднует в последний раз. Мы принесли свои дары солнцу середины зимы, зная: когда светило взойдет снова, не жизнь принесет оно земле, но смерть. Принесет саксонские копья, и секиры, и мечи. Мы молились, и пировали, и страшились, что обречены. А дождь все лил да лил.

— Кто она? — допытывалась Игрейна, едва дочитав первый из пергаментов в свежей стопке. За последние месяцы королева немножко выучила саксонский язык и очень собою гордится, хотя на самом-то деле варварское то наречие и грубое, не в пример бриттскому.

— В смысле — кто? — эхом откликнулся я.