О том, какие веселые советы дает Панургу брат Жан
– Клянусь святым Ригоме, – сказал брат Жан, – я, друг ты мой сердечный, не посоветую тебе ничего такого, чего сам бы не сделал на твоем месте. Только прими в рассуждение и в соображение, что удары твои должны быть безостановочны и беспрестанны. Если допустишь перерыв, то ты, бедняга, погиб. С тобой случится то же, что с кормилицами: как скоро они перестают кормить, они теряют молоко. Если ты не будешь постоянно упражнять свой живчик, он также потеряет молоко, и будет он тебе служить только мочепроводом. Равным образом яички у тебя будут попусту болтаться в мошонке.
Почитаю за должное тебя о том предуведомить, друг мой. Я знаю многих, которые уже не могли, когда хотели, оттого что не делали, когда еще могли. По той же самой причине, говорят ученые, теряются все привилегии, если ими не пользуются. А посему, сынок, заставляй своих нижних, маленьких, всем известных троглодитов вечно трудиться. Воспрети им следовать примеру дворян, то есть жить на доходы и ничего не делать.
– Добро, брат Жан, блудодей ты мой драгоценный, я тебе верю, – отозвался Панург. – Ты приступаешь прямо к делу. Без подходов и обиняков ты мгновенно рассеял всякий страх, какой только мог закрасться ко мне в душу. За это да поможет тебе Небо всегда бить без промаха. Итак, по твоему совету, я женюсь, и женюсь удачно, а как скоро у меня появятся хорошенькие горничные, то ты меня навестишь и сделаешься покровителем сестринской общины. Вот все, что я мог тебе сказать касательно первой части твоей проповеди.
– Послушай-ка оракула варенских колоколов, – сказал брат Жан. – Что они говорят?
– Я понял, – отвечал Панург. – Ей-бочку, их звон представляется мне более вещим, нежели звон котлов Юпитера Додонского[578]. Слушай:
Головой тебе ручаюсь, что я женюсь, – все стихии меня к тому призывают. Да будет слово мое крепче медной стены!
Переходя же ко второму пункту твоей проповеди, я должен признаться, что, по-моему, ты сомневаешься, ты не веришь в мою способность быть отцом, ты, как видно, полагаешь, что тугой бог садов ко мне не очень благоволит. Сделай милость, поверь мне, пожалуйста, что он у меня по струнке ходит: покорен, благожелателен, покладист и услужлив всегда и во всем. Стоит только отвязать ремешок, то бишь шнурок, показать ему добычу и сказать: «Пиль, дружок!»
И если даже будущая моя супруга окажется такою же точно жадной на приятности любви, как некогда Мессалина или английская маркиза Винчестерская[579], то – можешь мне поверить, – удовлетворяя ее, я стану только еще более обильным. Мне известно, что сказал Соломон, а ведь он был по этой части человек сведущий и опытный. После него Аристотель заметил, что женский пол по природе своей ненасытен, я же, со своей стороны, объявляю во всеобщее сведение, что обладаю орудием того же калибра, и притом безотказным.
Только, пожалуйста, не приводи мне в пример таких баснословных потаскунов, каковы Геркулес, Прокул, Цезарь и Магомет, который в Алькоране похваляется, что по своей мужской силе равен шестидесяти конопатчикам. Врет, подлец!
Не приводите мне также в пример индийца, о котором раззвонили Теофраст, Плиний и Афиней, будто бы он с помощью какой-то там травы выдерживал более семидесяти раз в день. Я этому не верю. Цифра взята наобум. И тебя прошу не верить. Но я прошу тебя верить и почитать за истину, что мой детородный, мой священный Итифалл, мессер Котале Альбинга – первый в мире.
Слушай, блудодеюшка! Ты когда-нибудь видел рясу кастрского монаха? Когда ее вносили в чей-нибудь дом – открыто или же украдкой, – внезапно, в силу ужасающих ее особенностей, все обитатели и домочадцы, животные и люди, мужчины и женщины, все, вплоть до кошек и крыс, приходили в исступление. Клянусь, мне неоднократно приходилось удостоверяться, что в гульфике моем заключена энергия еще более сверхъестественная.
Я не собираюсь тары да бары с тобой разводить, но когда однажды я попал на действо о Страстях Господних в Сен-Максен, то благодаря особенности и таинственному свойству моего гульфика неожиданно все, и лицедеи и зрители, впали в такое страшное искушение, что не осталось ни одного ангела, человека, дьявола или же дьяволицы, кому бы не захотелось попрыгать. Суфлер бросил свою тетрадку, лицедей, изображавший архангела Михаила, спустился с небес по блокам на сцену, черти повыскочили из ада и утащили к себе всех несчастных бабенок, сам Люцифер сорвался с цепи.
Словом сказать, при виде этой кутерьмы я дал тягу из театра, в чем примером служил мне цензор Катон[580], который, видя, что его присутствие вносит смятение в ряды участников Флоралий, рассудил за благо покинуть празднества.
Глава XXVIII
О том, как брат Жан убеждает Панурга, что рогоношение ему не опасно
– Твоя правда, – заметил брат Жан, – однако ж от времени все на свете ветшает. Нет такого мрамора и такого порфира, который бы не старился и не разрушался. Сейчас ты еще не стар, но несколько лет спустя я неминуемо услышу от тебя признание, что причиндалы твои тебя подводят. Вон, я вижу, у тебя уже седина в волосах. В бороде переплетаются и серые, и белые, и бурые, и черные нити – это придает ей сходство с картой мира. Гляди: вот Азия – это Тигр и Евфрат; вот Африка – это Лунная гора. Видишь Нильские болота? Вон там Европа. Видишь Телем? Вот та прядь, вся белая, – это Гиперборейские горы.
Ей-бочку, друг мой, когда на горах снег, – я разумею голову и подбородок, – то в гульфиковых долинах особой жары быть не может.
– А, гвоздь тебе в подошву! – воскликнул Панург. – Ты не знаешь топики. Когда на горах снег, то в долинах зарницы, молнии, громовые стрелы, вздутие, покраснение, гром, буря и все черти. Желаешь увериться в том на опыте? Поезжай в Швейцарию и осмотри озеро Вундерберлих, в четырех милях от Берна по направлению к Сиону. Меня-то вот ты сединой попрекаешь, а вспомнил бы лучше про лук-порей; природа устроила его так, что головка у него белая, а хвост зеленый, прямой и крепкий.
Правда, я сам в себе замечаю некоторые отличительные признаки старости, я бы сказал – бодрой старости, но об этом ты никому не говори, пусть это останется между нами. Дело состоит в том, что теперь я особое питаю пристрастие к хорошему вину, чего прежде за мной не замечалось; теперь я, как никогда прежде, боюсь нарваться на скверное вино. В этом есть что-то уже предзакатное – это значит, что полдень миновал.
Ну да не беда! Собутыльник я такой же приятный, даже еще приятнее, чем раньше. Я старости не боюсь, черт побери! Не это меня заботит. Я боюсь, как бы во время длительных отлучек нашего государя Пантагрюэля, которого я обязан сопровождать всюду, хотя бы он предпринял путешествие ко всем чертям, моя жена не сделала меня рогатым. Вот оно, грозное слово! Все, с кем я только про это ни говорил, стращают меня и стоят на том, что так-де, мол, мне судили Небеса.
– Не всякий желающий может быть рогоносцем, – возразил брат Жан. – Если ты окажешься рогоносцем,
Такова монашеская топика. Ведь это для тебя же к лучшему, греховодник! Это будет для тебя верх блаженства. Убытка ты не потерпишь ни малейшего. Зато достояние твое приумножится.
И если тебе это предуказано, то в твоей ли власти этому воспрепятствовать? Скажи, блудодей вялый,
блудодей обветшалый, блудодей замшелый, блудодей охладелый,
блудодей усохлый, блудодей тухлый, блудодей дохлый, блудодей жухлый, блудодей ржавый, блудодей трухлявый, блудодей изнуренный, блудодей изможденный, блудодей опустошенный,
блудодей незадачливый, блудодей слабосильный, блудодей артачливый,
блудодей полый, блудодей голый, блудодей кволый,
блудодей сонный, блудодей устраненный, блудодей упраздненный,
блудодей г…нный, блудодей негустой, блудодей снятой,
блудодей показной, блудодей напускной, блудодей наносной,
блудодей ленивый, блудодей червивый, блудодей нерадивый,
