В нашей стране самые разные читатели знают и любят творчество американского писателя Рэя Брэдбери — и те, кому дорого его волнение, волнение современника великой эпохи перемен, и те, кто видит в нем лишь рассказчика удивительных фантастических историй.
Творчество Брэдбери неповторимо своеобразно Он — автор нескольких повестей: “Марсианские хроники”. “451° по Фаренгейту”, “Вино из одуванчиков”, “Надвигается беда” — и сборников рассказов. Но что бы он ни писал — рассказ, повесть или сценарий, — он всегда остается самим собой, узнаваемым с первых строк — удивительным поэтом мира превращений, мира тревог и надежд. Трагические конфликты окружающей действительности, исторические сдвиги, судьбы людей — все это Брэдбери воспринимает лирически, эмоционально. В его пересказе фантастическая история покорения Марса — это не хроника событий, а пестрая вереница человеческих жизней, встреч и разлук, смертей и надежд, любви и боли. Внешне “Марсианские хроники” — это сборник новелл, не связанных между собой ничем, кроме названия, да и то очень условного, ибо Марс у Брэдбери разный от рассказа к рассказу. Но внутренне все новеллы скреплены единым чувством, настроением, одной всепобеждающей мыслью о горечи человеческих утрат, тяжести человеческого пути и радости торжествующей, человечности. “Марсианские хроники” — это поэма о человеке и его борьбе за подлинно человеческий мир больших чувств, против всего злобного, равнодушного, жестокого.
Таков Брэдбери во всем. Он пишет о будущей истории, но не как историк, последовательно и методично, а взволнованно и потрясение, как очевидец людских страданий и радостей, ибо, по существу, он пишет о своем времени. Ему бесконечно важнее всех дат и открытий передать чудо человеческой улыбки или жеста, рассказать о простой и вечной радости жизни или о такой же простой и бездонной глубине человеческого горя. Из этих атомов существования для Брэдбери складывается история. Подлинным героем фантастики Брэдбери являются не наука и техника, изменяющие мир, а человек, живущий в этом исподволь меняющемся мире. Он пишет о том, что чувствует человек, когда чудо — радостное или грозное — входит в его жизнь. Удивительно пишет Брэдбери о человеке и о том, что его окружает, — будь то Земля, или космос, или холмы Марса, — с такой бережной чистотой, с такой пронзительной нежностью или печалью, что рассказы его кажутся плывущими в памяти строчками стихов или идущей неизвестно откуда музыкой. Да они и в самом деле напоминают поэзию, музыку: так же сливаются, отражаются друг в друге, переплетаются их настроения, темы, повторы, образуя настойчивые глубинные мотивы чувств и мыслей.
Фантастика Брэдбери всегда немного печальна. Это чувство рождено сознанием неизбежности утрат на том трудном пути, которым идут люди. Это чувство рождено и грустью расставания с “остановленным мгновением”, в которое вместились человеческие надежды, радость, боль, тоска. Всего лишь несколько минут из жизни человека, по имени Холлис, показал нам Брэдбери в рассказе “Калейдоскоп”, но в них вместилась и вся его бессмысленно одинокая жизнь, и мечты, и разочарования, и последний полет — к смерти, и закономерный итог мучительных размышлений: “если бы, если бы сделать что-нибудь хорошее теперь, когда все кончено, если б сделать что-то хорошее и знать про себя: я это сделал”. “Когда я врежусь в воздух, я вспыхну как метеор. Хотел бы я гнать, увидит меня кто-нибудь?” — вот последняя мысль Холлиса, за которой следует удивительный по светлой печали конец: “Маленький мальчик на проселочной дороге поднял голову и закричал:
— Мама, смотри, смотри! Падучая звезда!
Ослепительная яркая звезда прочертила небо иканула в сумерки над Иллинойсом.
— Загадай желание, — сказала мать. — Загадай скорее желание!”
В рассказах Брэдбери время — почти всегда остановленное время, из которого выхвачены ослепительным лучом воображения мгновения жизни. В этой мгновенной вспышке все кажется остановившимся, застывшим — жаркое солнце и Неподвижный летний зной над просторами полей, прохлада в комнатах старинных пустых домов, стеклянный звон воды в марсианских каналах; звуки тоже застыли, они длятся, нарастают, заполняют мир; и люди чаще всего застыли в задумчивости, прислушиваясь к звону воды, шуму ветра, шагам на лестнице или внутреннему голосу. Все в мире Брэдбери словно прислушивается к чему-то приближающемуся, готовому совершиться. Этот мир пронизан настроением тревожного ожидания чуда, и герои Брэдбери тоже ждут чуда или беды со всей силой надежд и отчаяния, на которую способны только люди. Так земные люди прислушиваются к непонятным, рождающимся в них словам давно исчезнувшего марсианского языка, к тому, как неотвратимо входит в их тела что-то большое и прекрасное. И чудо совершается — в этих заброшенных марсианских городах они превращаются в смуглых золотоглазых марсиан (рассказ “Смуглые и золотоглавые”).
“Чудо преображения” или “чудо беды” совершаются в мире Брэдбери с величайшей непроизвольностью, естественностью. Необычное таится в обычном — в природе, в людях. Оно пронизывает окружающее, дремлет в нем, готовое пробудиться. Это “двойное бытие” природы и человека, это дремлющее существование перемен придает рассказам Брэдбери их трепетное, неуловимое очарование. Так дремлет беда в мрачной тишине ночи “Дракона”, прерываемой лишь тревожными, отрывистыми словами рыцарей. Так тревожит воображение чудовищный рубец пустынной автострады, пересекающий необъятные, застывшие поля в “Большой дороге”.
Но в сказочном мире Брэдбери нет самого характерного для сказки — нет тех потусторонних сил, которые порождают чудо или беду. Судьба героев Брэдбери — это не слепой рок. Перемены, превращения, чудеса вызваны к жизни мечтой или страхом, любовью, добротой или равнодушием,
