по жизни. Названия на пузырьках с лекарствами, телефонные номера, всё такое. И я поеду к врачу, так что придержи своё стремление сделать мир лучше. Господи, должно быть, этим ты просто выводил жену из себя. — Он искоса глянул на меня. — Ой! Уайрман наступил на мозоль?

— Ты готов поговорить о маленьком круглом шраме у виска? Мучачо?

— Туше, туше. Премного извиняюсь.

— Курт Кобейн. Тысяча девятьсот девяносто третий. Или около того.

Уайрман моргнул.

— Правда? Я бы сказал, тысяча девятьсот девяносто пятый, но рок-музыка по большей части всегда обгоняла меня. Постарел Уайрман, печально, но факт. Что же касается припадка… извини, Эдгар, я в это просто не верю.

Но он верил. Я видел это в его глазах. И прежде чем я успел сказать что-то ещё, Уайрман поднялся с козел и указал на север:

— Смотри! Белый микроавтобус! Думаю, прибыл передовой отряд «Кабельного телевидения».

Я поверил Уайрману, когда тот, прослушав плёнку с моего автоответчика, сказал, что понятия не имеет, о чём говорила Элизабет Истлейк. Он остался при своём мнении, что тревога Элизабет о моей дочери как-то связана с её давно умершими сёстрами. А уж предложение не оставлять готовые картины на острове просто поставило его в тупик. Он не знал, как на это реагировать.

Прибыли Злые собаки Джо и Рита, вместе со своим зверинцем. Прибыли также Баумгартены, и я часто проходил мимо их мальчиков, перебрасывающихся фрисби на берегу. Они были, как и говорил Уайрман, крепкие, симпатичные и вежливые, один лет одиннадцати, второй — тринадцати, и с такими фигурами им очень скоро предстояло услышать заискивающий смех молодняка группы поддержки, если этого ещё не произошло. Когда я хромал мимо, они всегда стремились завлечь меня в свою игру, чтобы и я раз-другой бросил фрисби. Старший, Джефф, обычно кричал что-то подбадривающее, вроде: «Эй, мистер Фримантл, хороший бросок!»

В соседний с «Розовой громадой» дом вселилась пара, приехавшая на спортивном автомобиле, и теперь перед обедом до меня доносился действующий на нервы, надрывный голос Тоби Кейта.[88] Если на то пошло, я бы предпочёл «Slipknot». У четвёрки молодых людей из Толедо был гольф-кар, на котором они носились взад-вперёд по берегу, когда не играли в волейбол и не отправлялись на рыбалку.

Уайрман был не просто занят, он вертелся как белка в колесе. К счастью, он мог рассчитывать на помощь. Как-то раз Джек помог ему прочистить засорившиеся разбрызгиватели на лужайке Злых собак. Ещё через день или два уже я помогал ему вытаскивать застрявший в дюне гольф-кар гостей из Толедо: они оставили его там, чтобы сходить за пивом, и прилив грозил утащить гольф-кар в Залив. Моё бедро всё ещё заживало, но оставшаяся рука чувствовала себя в полном здравии.

Вне зависимости от ощущений в бедре, я отправлялся на Большие береговые прогулки. Иногда (особенно в те дни, когда ближе к вечеру густой туман сначала прятал в холодной белизне Залив, а потом брался за дома) я принимал болеутоляющие таблетки из моих тающих запасов. Но гораздо чаще я обходился без них. В тот февраль Уайрман редко появлялся на пляже, чтобы посидеть в шезлонге со стаканом зелёного чая в руке, но Элизабет Истлейк всегда была в своей гостиной, практически всегда знала, кто я, и обычно держала под рукой книгу поэзии. Не обязательно «Хорошие стихи», собранные под одной обложкой Кайллором, хотя ей этот сборник нравился больше всего. Мне он тоже нравился. И Мервин, и Секстон, и Фрост, и все-все-все.

В феврале и марте я и сам много читал. Прочитал больше, чем за многие годы: романы, рассказы, три толстые публицистические книги о том, как мы увязли в иракской трясине (если в двух словах, то для этого требовалось второе имя, начинающееся на букву «У», и хер на месте вице-президента[89]). Но в основном я рисовал. Всю вторую половину дня и вечер, пока мог поднимать тяжелеющую руку. Береговые пейзажи, морские пейзажи, натюрморты и закаты, закаты, закаты.

Но этот фитиль продолжал тлеть. Огонь лишь чуть убавили. Проблема Кэнди Брауна не была первоочерёдной, и при этом не могла не возникнуть. Правда, не возникала она до дня святого Валентина. Если подумать, какая отвратительная ирония.

Отвратительная.

Мои опасения относительно баптиста-колибри нисколько не уменьшились, и я думал, что она нарывается на неприятности. Но если Илзе в нём ошибалась, возможно, ей следовало как можно раньше узнать о допущенной ошибке. Поэтому (надеясь, что сам не ошибаюсь) я отправил ей электронное письмо, в котором написал, что идея это интересная, при условии, что она не запустит учёбу (я не мог заставить себя сказать любимой младшей дочери, что это хорошая идея — провести неделю в компании бойфренда, даже если бойфренд находится под присмотром высокоморальных баптистов). Я также написал, что, наверное, ей не стоит делиться своими планами с матерью. Ответ получил тут же.

Нет, я так не думал… но если по прибытии в Литл-Рок она поймала бы своего тенора что-то вытанцовывающим в горизонтальном положении на альт-сопрано, то стала бы очень несчастной If-So-Girl. Я не сомневался, что тогда её мать узнала бы и о помолвке, и обо всём остальном, и у Пэм нашлось бы что сказать насчёт моего здравомыслия. Я и сам задавался на этот счёт не одним вопросом, и вроде бы решил, что скорее здоров, чем болен. Когда дело касается детей, время от времени ты выдвигаешь какие-то странные предположения и просто надеешься, что всё как-нибудь образуется, и с предположениями, и с детьми. Родителям, как никому, удаётся спеть всю песню, услышав лишь несколько нот.

Ещё я пообщался с Сэнди Смит, риелтором. В сообщении, записанном на моём автоответчике,